Лента Мебиуса

– Я пошел за веревкой! Помолчи! У большинства людей вопросов к себе и ко всему остальному не возникает. Это точно… Я же такими вопросами набит под завязку. Я все время себя спрашивал… У меня всегда на это находилось время. Но из всех знакомых мне королей я такой один. Хорошо всяким государственным мужам, вроде моих заплывших жиром министров и прочих чиновников, вот у них на это времени нет. Они днем и ночью озабоченно решают стратегически важные проблемы, вот почему у них всегда такие глупые рожи. Ты не знаешь, отчего мне в голову все время лезет русский царь Николай Второй? Ох уж этот царь… Он никогда ни о чем таком не думал. А если о чем-то и думал, то всё больше о благе государства, смешивая его с благом своего милого семейства, и в результате потерял и то и другое. Да и кончил он как-то гадко и невыразительно, не подобающим для приличного монарха образом, уж больно гнусно для коронованной-то особы… На дне какой-то заброшенной шахты, куда сбрасывали дохлых кошек и собак. Что это за смерть такая, почти в тайге, где-то на задворках великой империи? Одним словом, не философ он был, жил черт знает как, да и сгинул как заяц…

Аннет, облокотившись на руку, с улыбкой смотрела на Самсона.

– Что ты на меня так вытаращилась? – подозрительно спросил король.

– А как я должна смотреть на короля?

– С обожанием, любовью и… словом, ты должна меня боготворить! И слепо, без рассуждений повиноваться. Так делали все мои фаворитки. Понятно?

– Вот я и смотрю… во все глаза.

Самсон удовлетворенно кивнул головой.

– Ты растешь на глазах, дочь моя… Но ты сбила меня с мысли!.. О чем я трепался?

– Ваше величество изволили упомянуть сгинувшего зайца…

– Да, верно… Словом, опозорил Николай высокое монаршее звание. М-да… Ага, вспомнил! О философствовании я говорил… Поганое это занятие. Не королевское. Так вот, любят пофилософствовать специалисты по покраске заборов, то есть маляры. Для них это разлюбезное дело. И еще – запойные пьяницы. Напевные бормотания первых, то есть маляров, слышат только доски забора, такого же нескончаемого, как бесконечная десятичная дробь или затянувшееся католическое богослужение. Этот ужасающей длины забор, который маляры, эти философы поневоле, красят в течение всей своей однообразной жизни, мог бы стать отправной точкой в рассуждениях вторых, то есть пьяниц, если бы они хотя бы немного владели кистью и имели желание держаться за что-то, тяжелее стакана. Я даже допускаю, что под благотворным влиянием алкоголя малярная кисть у них могла бы превратиться в животворящую кисть художника-мыслителя, если бы не их прескверная привычка пить с утра до ночи… Положение и тех и других представляется мне безнадежным, потому что по-настоящему их не слышит никто, и их разглагольствования пропадают втуне. С другой стороны, в куда более выгодном положении находятся профессиональные философы, состоящие на государственной службе. Те философствуют в свое удовольствие и при этом еще и публикуют свой никому не нужный треп, получая за это деньги. Похуже дело обстоит у пастухов, этих философов по призванию и образу жизни. Представляешь, целый день пасешь коров или баранов, а после обеда, состоящего из хлеба, позеленевшего овечьего сыра и скисшего вина, подложив под голову свернутый в кольцо бич, валяешься на травке и, прислушиваясь к бурчанию в животе, с отсутствующим видом думаешь о бренности сущего. И, предоставив стаду пастись под присмотром лютых овчарок-волкодавов, с дурацким видом созерцаешь темнеющее на востоке небо и прозрачную луну, которая, делая земле невероятное одолжение, ласкает ее своими вялыми желтоватыми лучами, если верить ученым, уже несколько миллиардов лет. Лежишь на этом чертовом жестком биче и думаешь, думаешь, думаешь! И так всю жизнь, черт бы ее побрал! Всю жизнь – изо дня в день! Тут поневоле станешь сомневаться в целесообразности бытия, поскольку это бытие состоит из баранов, однообразного обеда всухомятку и лицезрения приевшихся небесных красот. А вообще, если человек принимается философствовать, его дело труба… А если этот человек еще в придачу и король, считай, что его песенка спета. По себе знаю…

– Из того, что ты здесь наговорил, я поняла, что коньяк тебе не поможет. Тебе нужно что-то покрепче.

– Спирт покрепче…

– Еще крепче…

– Крепче только смерть…

– Тебя, – она посмотрела на Самсона, – тебя что-то мучает. Я вижу это…

– Вот она, современная молодежь, говоришь ей простым французским языком простые, как репа, вещи, а она не понимает… Но ты подозрительно приметлива и догадлива, меня в самом деле кое-что мучает.

– Поделись.

– Я еще не решил, что мне с тобой делать.

– Вот это я уж как-нибудь решу сама…

– О, нет, милая, не скажи! Ты даже представить себе не можешь, на что я способен! Ты не знаешь всех моих возможностей… Скажу тебе по секрету, короли – это такой народ, лучше не связываться, ты с нами поосторожней. И потом, уж если я что-то решу…

Аннет и Самсон обмениваются взглядами.

Самсон с удовольствием вглядывается в лицо Аннет. Девушка очень красива. Он протягивает руку и проводит ладонью по ее бархатистой щеке.