Лента Мебиуса

– Я хотел увидеть тебя, Поль, – тихо сказал Самсон.

Открытое окно принесло далекий колокольный звон. Поль и Самсон переглянулись. Это был знак. Они оба это поняли.

Они опять были вместе.

Минут десять длилось молчание.

Поль чинно обратился к Аннет:

– Вас как зовут, мадемуазель? Этот бурбон нас не представил… Аннет? Какое милое имя! И, главное, редкое. А ты, Самсон, несмотря на королевское происхождение, получил дурное воспитание. Девушка успела потереть мне спинку, а я только сейчас узнаю, как ее зовут. Ты плохо воспитан, друг мой. Впрочем, ты и сам это знаешь. Не то что я – потомок Голицыных. Правда, не тех князей Голицыных, которые столетиями преданно, а иногда и не совсем преданно, служили русским царям… А тех – которые служили самим князьям Голицыным. Матушка перед смертью открылась, никакая она не княгиня Голицына, а праправнучка некоего Фомы Голицына, бывшего, сказала мамаша, крепостным кучером в имении князя Голицына смоленского розлива. Была такая вздорная привычка у некоторых аристократов – давать детям рабынь свои фамилии. Может, они были и правы… Иначе, как разберешь, где твой сын, а где сын твоего раба? Господи, что я такое говорю?!

Поль схватился за голову. Получилось очень картинно.

Ночь длилась. Бесконечная ночь длилась…

Хриплым голосом Поль продекламировал:

– И ветер чист, как поцелуй ребенка.

Окно открыто, ночь нежна.

Я слышу голос чей-то ломкий:

«Ты мне нужна, ты мне нужна…»

– Как-то утром, приходя в себя после пьянки, в момент редкого просветления, я решил наказать себя, напрягся и родил это четверостишье. Спустя день вспомнил, что точь-в-точь такие же слова задолго до меня написал Превер… Вот горе-то было! А я, дурак, думал, что коли мне удались такие лирические строки, значит, я все-таки мог стать настоящим поэтом… Кстати, чуть не забыл, недавно встретил Дениз, она страшно располнела и чем-то стала похожа, ты не поверишь! – на медведицу… Я даже испугался, иду, это, я по улице Вожирар, а навстречу мне такая огромная, толстая медведица на задних лапах… К счастью, Дениз меня не узнала, а то, наверняка бы, задрала бы и съела…

Поль и Самсон встречаются взглядами. Некоторое время они смотрят друг на друга, не веря в происходящее. Потом Поль отводит глаза и уставляется в окно, а Самсон смотрит по сторонам, ища Аннет. Ну вот, опять. Куда она все время исчезает?!

…Поль бормотал, глядя в одну точку:

– И длится ночь как наважденье,

Как сон несбывшихся надежд…

– Ну и так далее… В начале своего несостоявшегося творческого пути я открыл Америку, решив, что в художественном произведении сюжет второстепенен.

– За счет чего же ты тогда намеревался держать читателя в напряжении?

– Как ты иногда грамотно выражаешься: держать читателя в напряжении! Я в восторге! А плевать я хотел на читателя! Сюжет для меня был… вроде того полусонного, вялого, но очень выносливого осла, который бредет туда, куда несут его шальные ноги, и которого можно навьючить чем угодно – любым товаром: от книг Священного писания, комедий Аристофана, философии Фейербаха, музыки Вагнера, Эйфелевой башни, стишков лорда Байрона, древнеримских виадуков, тоннеля под Ла-Маншем, фрейдизма, финального матча на звание чемпиона мира по шахматам, альпийского утра, ночных кошмаров, старинных монет с изображением божественного Августа, растоптанных роз на мостовой, вождя африканского племени бакеле, любви Петрарки к Лауре, жертв 2-й Пунической войны, страданий юного Вертера, испорченной бормашины, обладателей Оскара, астрономии, швейцарских часов, шляпы Наполеона, вечернего небосвода, гибели астронавтов до волоса в носу, сигаретного окурка, сломанного перочинного ножа и поваренной книги с рецептом лукового супа. Гипотетический осел неторопливо бредет, почти засыпая на ходу, а ты его грузишь мыслями, грузишь, грузишь, пока у читателя от изумления крыша не поедет к чертовой матери, а у осла от усталости не подкосятся ноги. Все, что делается в мире в течение последнего столетия, – почему, не знаю, видно, так вышло, – направлено на то, чтобы отучить человека мыслить.

Целая индустрия развлечений навалилась на несчастного индивидуума, у которого просто не остается времени остановиться и задуматься. И ему это уже нравится! Ему нравится не думать. Это ведь самая тяжелая из всех существующих на свете работ – думать! Мы позабыли, что способность мыслить, постепенно утрачиваемая человечеством, всегда отличала его не только от мертвой природы, но и от бесчисленных видов органической жизни.

– Не отвлекайся, – тихим голосом опять попросил Самсон.