Лета 7071

— Храбрый воин царю под стать! — усмехнулся с прежней хитроватостью Иван. — Ибо храбрость царственна, а трусость мерзка!

Через Двину, во вздыбах всколотого копытами льда, шалым наметом несся всадник. Первым заметил его Басманов.

— Никак гонец от Горенского, государь?!

Всадник, не придерживая коня, с ходу метнулся на снежную крутизну берега, выскочил наверх — шагах в двадцати от того места, где стоял Иван с воеводами, и, видать, в самое последнее мгновение узнав царя, на полном скаку соскользнул с седла в снег. Конь унесся в поле, а всадник бегом, утеряв шапку и рукавицы, припустил к Ивану.

— Государь!.. Воевода Горенский… велит… сказа… — заглатывая вместе с воздухом слова, стал кричать он, еще не добежав до Ивана, — …войско литвино… приближ…о…сь… и, не зади… ась… пошло… в отступ!

— А ну прочти «Богородицу»! — строго приказал Иван.

— Богородица… дева, радуйся, — испуганно забормотал гонец, — благодатная Мария, господь с тобой… Благословенна ты в женах… и благословен плод чрева… твоего… яко Спаса родила… еси душ наших… Аминь!

— Теперь «Отче наш»!..

Вконец потерявшийся гонец, уставив на Ивана неподвижные глаза и стараясь не исковеркать ни единого слова, почти без запинки прочел молитву.

— А теперь говори, что повелел тебе воевода?

— Воевода велел сказать тебе, государь, что войско литвинов приближилось, постояло малехо и, не задираясь, пошло в отступ.

— То нам в угоду! — довольно буркнул Иван.

— Воевода велит спросить тебя, государь: гнаться за литвинами иль пущай тикают?

— Что ль мы на охоту за зайцами пришли сюда?! — серьезно сказал Иван, но голос его еще более смягчился. — Что ответим Горенскому, воеводы?

— Ты уж ответил, государь, — сказал Басманов.

— А может, шуганем литвина? — неожиданно загорелся князь Владимир. — Выдерем ему хвост!

— На что нам синица? — опять сказал Басманов. — Нам журавля добыть надобно.

— Верно! — согласился Иван и кинул взгляд на вьющееся над Полоцком знамя. — Пусть на месте стоит воевода, — сказал он гонцу, — и дозорит литвина, чтоб не подкрался нежданно. Нам от Двины безопасно должно быть!

6

Вернувшись из объезда, Иван стал ждать возвращения Оболенского… Спешился, но в шатер не пошел, остался с воеводами. Молчал — нетерпеливый, обеспокоенный, страшный своим молчанием и нетерпением.

Из шатра, стоявшего рядом с царским, вызырнул Темрюк. Порыскал, порыскал глазами, попригляделся к Ивану — спрятался: видать, почуял, каково там с ним воеводам, и решил отсидеться в шатре.

Федька с Васькой вовсе не показывались… Как утром обрядили Ивана в доспехи, проводили в объезд, так больше из шатра и ни шагу. Сидели, затаившись, — ждали… Федьке хоть и не по нутру была такая нудиловка в шатре, но терпел: понимал он, что всякий бесполезный, праздный человек, вертящийся в такое время на Ивановых глазах, непременно обозлит его.

Васька подглядывал из-за полога шатра, весело шептал Федьке:

— Жуть страшная!.. Воеводы — как при смерти! А князь Володимер вовсе помер… Уже и глаза закрыл! А Серебряный — точно шиш! Харя у него иудина… Об одной такой харе — в ополонку! А он его — воеводою… Полк ему! Поглянь иди! Поглянь! — соблазнял Васька Басманова. — На Шуйского поглянь!..

— Отцепись! — изнудна отговаривается Федька. — Хари их я еще буду зреть… Я б их знаешь как?!.

— Точно! — восторгается Васька. — Всех бы их за мошонку крюком да рыбам на корм! А батька твой тоже хват!

— Он-то тебе — что?

— Мне ничё!.. А к царю хватко подлаживается!

— Не подлаживается, а дело его справляет.

— Да все едино!

— Твоему уму все едино, а царскому, стало быть, нет!

До поры! — простодушно прихихикивает Васька. — Ведомо уж!..

— Поры разные бывают! Мне ты також предрекал пору…

— Обшибся с тобой, — искренне сознается Васька. — Мнил, оттурнет он тебя… Да ты не серчай! — примиряюще шепчет Васька. — Я же не по злу про батьку твово… К слову… Мне он из всех — по нутру… Заумен только больно. Царь от таких себя прячет. Ишь ты, ишь ты!.. — опять захихикал Васька — завзято и потешно. — Левкий пришкутыльгал!

Левкий был обряжен для молебна: богатая риза из золотистой парчи, укаченная мелким жемчугом, узорчато обвитым серебряной вителью, на груди, поверх ризы, на золотой цепи — панагия, тоже густо обложенная жемчугом, на голове высокая золоченая митра, в руках серебряный крест…