Летчики

— Борис, — спросил Мочалов после долгой паузы, — сколько дней человек может прожить без пищи?

— Говорят, если с водой, так до десяти, — угрюмо ответил лейтенант.

— А мы голодаем третий день. Значит, можно держаться целых семь? — Сергей Степанович хотел, чтобы эти слова прозвучали шуткой, но шутки не получилось.

— Значит, семь, — вяло подтвердил Спицын.

— Тогда по рукам, оставайтесь, — слабым голосом согласился майор.

Лейтенант обрадованно обнял Мочалова за плечи.

— Правда, товарищ командир? — воскликнул он повеселевшим голосом. — Вы разрешаете? Спасибо. Не может быть, чтобы нас бросили в беде. Возможно, погода улучшится и нас обнаружат с воздуха. Нас обязательно найдут.

— Да, да. Обязательно найдут, — занятый какими-то своими мыслями, ответил Мочалов.

Но часы проходили, а день по-прежнему оставался хмурым. Чтобы отвлечься от тоскливых дум, летчики рассказывали друг другу о своей жизни, о детстве, о первых инструкторах, у которых учились летному мастерству. Не чувствуя никакого смущения, Спицын поделился думами о Наташе. Он увлекся и пересказал Мочалову все подробности их встреч.

— На лыжах она меня здорово осрамила, — смеялся он. — Но я в ближайшее время подучусь и перещеголяю ее в этом жанре… — Борис осекся, подумав, что неизвестно, когда наступит это ближайшее время.

— Одним словом, успели влюбиться? — подытожил Мочалов.

— Нет, я этого не сказал, — упрямился Борис. — Просто она славная и талантливая.

— Самая лучшая?

— Может, и не самая, но одна из лучших, это факт!

— А стихи вы ей писали?

— Откуда вы знаете? — насторожился Спицын.

Мочалов рассмеялся. Разговор окутал его на время приятной теплотой, отдалив суровую действительность.

— С этого все начинают, — объяснил он серьезно.

— Вот что… — протянул Спицын. — А я решил, кто-нибудь подглядел. Я и в самом деле за стихи брался, только неважные получались.

— Прочитайте!

— Нет, нет.

— Стыдитесь? А чего же тут стыдиться, я тоже писал стихи своей Нине, когда еще не был женат на ней. И даже на занятии писал.

— Я тоже один раз писал на занятии, — подхватил Спицын. — Как сейчас помню, товарищ майор. Нам начхим про способы защиты от иприта объясняет, а меня в поэзию бросило.

— Ну, читайте, читайте, — настаивал Мочалов.

— Не буду, — опустил глаза Борис. — Вы лучше эти послушайте, товарищ командир. — Спицын как-то сразу преобразился, лицо его стало торжественным, ноздри вздрогнули:

На берегу пустынных волнСтоял он, дум великих полн,И вдаль глядел. Пред ним широкоРека неслася; бедный челнПо ней стремился одиноко…

Сначала голос Бориса был тихим и слабым, но потом зазвучал тверже. Мочалов слушал, полузакрыв глаза.

— Вот это поэзия, — прошептал он, когда Борис закончил. — А вы молодец, всю главу знаете.

— Я из «Евгения Онегина» три главы знаю, — похвастался лейтенант.

— Прочтите хотя бы одну.

…Вечером Спицын с трудом дотащил Мочалова до самолета и помог ему забраться в кабину. Ночью несколько раз подходил к командиру. Майор спал крепко, не впадая больше в бред. Но лоб у него по-прежнему был горячим, а щеки полыхали болезненным румянцем.

А на Спицына напала бессонница, к он беспокойно вертелся на жестком пилотском сиденье. То затекала спина, то плечо начинало поламывать. Вой ветра был противно однообразным. Ветер ослабел, но окончательно не стих, так и шастал по каменистой площадке, поднимая песок. По фюзеляжу вызванивала тонкую дробь проволока антенны. Была она раньше могучей, способной в любую минуту связать летчика с землей, в каких бы заоблачных высях он ни находился, а сейчас болталась безвольно, расслабленно, будто ей было стыдно собственной ненужности.

Борис зажмуривал глаза, чтобы не видеть приборной доски. В голове теснились разные мысли. Сначала они были тревожными, обрывочными: «Эх, хорошо бы отсюда выбраться. Неужели не выберемся? Неужели так и погибнем? Нет, выберемся!» Потом тревога исчезла, появилась и крепла надежда, мысли обретали стройность. Спицын видел себя и Мочалова спасенными, прибывшими в Энск. Они снова в строю. Настанет лето, и, может быть, их эскадрилью пошлют в Москву на воздушный парад. Они к тому времени обязательно станут летать на реактивных истребителях. Об этом и генерал говорил, и подполковник Земцов, и Оботов. Спицына тоже возьмут на парад, и он пролетел бы не хуже других, уж постарался бы на совесть.

И возникла новая картина. Гудит, волнуется людское море на Тушинском аэродроме. Ярко пламенеют плакаты, голубеют флаги Военно-Воздушных Сил, у киосков с газированной водой и мороженым не пробьешься. Всюду улыбки, смех, оживленный праздничный говор. А день на славу удался! Солнечный, с лазоревым небом, таким чистым, словно его перед этим целую неделю мыли все поливальные машины столицы. Играет музыка. Но вот начинается воздушный парад, и небо наполняется гулом самолетов. Диктор объявляет: