Лето придёт во сне. Запад

Мы уставились на конверт, как на ядовитую змею. Он лёг на пыльный пол – и светился там безупречной белизной, словно бросая вызов окружающей серой затхлости. У меня пересохло во рту, и я не сумела заставить себя его поднять – это за меня сделал Дэн. Нагнулся, взял конверт двумя пальцами, словно боялся испачкаться, и протянул мне.

– Возьми. Это наверно от твоего Доннела.

– Доннел не мой! – возразила я, но конверт взяла. Внутри него, склеенного из плотной и бархатистой на ощупь (дорогой, разумеется) бумаги, ощущался сложенный не то вдвое, не то вчетверо лист.

Повернувшись лицом к ближайшему разбитому окну, я попыталась разглядеть содержимое конверта на свет и увидела ровные ряды рукописных строк. Я много раз сидела рядом с Ральфом в номере «Айсберга», когда ему приходилось работать, в том числе – заполнять и подписывать документы, так что сейчас легко узнала его ровный, почти без наклона почерк.

– Письмо? – спросил Дэн. – Откроешь? Или хочешь прочитать его одна?

Я медленно опустила руку с конвертом и повернулась, чувствуя неожиданно сильную досаду на них обоих: на Доннела – за то, что упрямо не желает кануть в прошлое и продолжает напоминать о себе даже с расстояния в тысячи километров, на Дэна – за то, что каждый раз, когда это случается, он как будто бы вежливо отходит в сторону, уступая меня Ральфу!

Пару секунд я смотрела на любимого, который, как мне показалось, преувеличенно невинно хлопал ресницами, потом сжала конверт в руке, заставив качественную бумагу захрустеть, сминаясь под пальцами, и зашагала к окнам в конце зала. Ничего не понимающий Дэн после короткого замешательства двинулся следом, но не успел вмешаться, когда я без размаха швырнула конверт в пустоту между металлическими рамами, вниз, на мокрую улицу пустого города.

Конверт на миг взмыл к небу, как бумажный самолётик, но не удержался в прозрачном, без малейшего следа выхлопных газов, воздухе и начал падать, вращаясь вокруг собственной оси.

Отмерев, Дэн бросился к окну, высунулся наружу, рискуя пораниться торчащими из рам осколками разбитого стекла, проводил конверт взглядом до самой земли и лишь затем растерянно обернулся ко мне.

– Дайка… зачем?!

– Затем, что Доннел – не мой! – отчеканила я. – Затем, что мне от него ничего не нужно, и мне всё равно что он там написал! Я хочу начать новую жизнь, с тобой! Поэтому давай с этой минуты считать, будто никакого Доннела никогда и не было!

Дэн уже набрал в грудь воздуха для ответа, но почти сразу шумно выдохнул, одновременно беспомощно разводя руками, признавая своё поражение. И сказал только:

– Как хочешь, малявка.

Я ещё какое-то время пристально и подозрительно смотрела не него, пытаясь убедиться в серьёзности ответа, потом вернулась к оставленному на одном из столиков арбалету. Да, знаю, я сказала, что мне ничего не нужно от Ральфа, но арбалет не был его подачкой, не был милостью с барского плеча – это просто моя Пчёлка выбрала такой путь, чтобы вернуться ко мне.

Когда мы с Дэном, последние из всех, спустились вниз, дед Венедикт с важным видом уже разводил костёр. Кроме деревянных стульев для растопки, мы принесли с собой ещё и два пластиковых, взятых с фуд-корта, лёгких, как пёрышки. Они предназначались для Дульсинеи Тарасовны и деда Венедикта, потому что сажать старых людей на пол или обратно на мокрую телегу показалось нам не очень вежливым. Но игрушечные на вид цветные стулья понравились всей компании, и Белёсый с Яном, услышав, что на четвёртом этаже таких полно, тут же умчались наверх. А вернулись не только со стульями для всех, но и с одним столиком, который скатили перед собой по эскалатору. И к тому времени, когда разгорелся костёр, у нас была почти домашняя обстановка, очень кстати дополненная запахом кофе из термоса деда Венедикта. Еды, как и предупреждал Белёсый, осталось негусто, но радовала и она. Все жутко проголодались и так торопились заморить червячка, что какое-то время в подземном паркинге слышался только треск огня да жадное чавканье.

Голод отступил, одежда просохла, зато дала о себе знать усталость, моральная и физическая. Все начали зевать, клевать носами, и тогда дед Венедикт, единственный среди нас выглядевший по-прежнему бодрым, разочарованно протянул:

– И-эх, молодёжь… и в разведку с вами не пойти. Если сейчас не отдохнёте, дальше придётся на себе тащить. Идите-ка наверх да найдите себе сухое местечко, чтобы вздремнуть дотемна, время есть. Разбужу потом.