Лето придёт во сне. Запад

Этого он мог и не говорить: о компромиссах я, кажется, знала уже всё. Но чувство неправильности осталось. Не так я представляла себе борьбу за равенство и справедливость, не под началом неизвестных кукловодов, преследующих свои выгоды. Впрочем, если то, чего боится Дэн – правда, то беспокоиться о будущем сопротивления уже не имеет смысла.

Словно услышав мою мысль, он тоскливо спросил:

– Дайка, я понимаю, ты слишком мало времени провела с нами, чтобы всё это значило для тебя так же много, как для меня или Михаила Юрьевича, но неужели тебе совсем всё равно?

Я почувствовала, что краснею, и порадовалась уже сгустившейся вокруг ночной темноте. Глупо пробормотала:

– Почему всё равно? Мне не всё равно…

– За сегодняшний день ты проявила эмоции, только когда стреляла из арбалета. Глаза у тебя горели, я даже залюбовался. А остальное… такое ощущение, что тебя больше ничего не интересует. Даже дед Венедикт… почему ты не спросила его о своих родителях? О других людях из вашей деревни – что стало с ними?

– Вы тоже ни о чём не спросили! – попыталась я защититься, но это прозвучало так жалко, что продолжать не захотелось. Дэн молчал, и в его молчании мне почудилось отчуждение, поэтому я заторопилась ответить на его вопросы с той же честностью, с какой он отвечал на мои.

Да, конечно, я хотела спросить у деда Венедикта и о родителях, и ещё о многих, многих вещах! Я хотела говорить с ним долго и упоённо, забыв обо всём на свете, потому что он словно прибыл на машине времени из моего счастливого таёжного детства и этим вернул мне веру в чудеса. Я могла бы задать миллион вопросов, как это бывало на уроках, которые он преподавал маслятовским детишкам. Я очень хотела спрашивать, и спрашивать, и спрашивать… но боялась ответов. Боялась, что они будут не такими, какие я хочу услышать. Если дед Венедикт скажет, что оставшиеся тогда в Маслятах взрослые, все те, кого я знала и любила, мертвы, а саму деревню вместе с нашими собаками, коровами, свиньями, гусями и курами сожгли дотла? Если мама и папа не где-то рядом, во что я уже поверила, а ещё очень далеко, и неизвестно, сможем ли мы до них добраться? Или, о чём страшно подумать, дед Венедикт сам не знает, где их искать, и эта ниточка оборвалась с арестом Михаила Юрьевича?

Но пока мои вопросы не были заданы, а ответы на них не получены, у меня оставалась надежда. Пока ещё я могла чувствовать себя почти достигшей своей цели, почти счастливой, потому что, прости меня, Дэн, но я и была почти счастливой все эти дни, несмотря на то, что твои надежды рухнули… И сейчас мне очень страшно обнаружить, что рухнули и мои.

Всё это я объяснила любимому: не так гладко, конечно, но он понял меня. И не обиделся. Даже пожалел.

– Тебе не за что извиняться, Малявка, но постоянно бежать от правды тоже не получится. Перед тем как мы отправимся дальше, нужно всё выяснить.

– Нужно, – согласилась я, снова с облегчением утыкаясь носом ему в грудь. – А ещё нам нужно успеть поспать. Хоть чуть-чуть.

И мы уснули, обнявшись, там, где когда-то беззаботные люди, пришедшие за покупками, баловали себя вредной, но вкусной едой. На четвёртом этаже бывшего торгового комплекса, что некогда сверкал огнями и гремел музыкой, а теперь только смотрел на мёртвый город пустыми и чёрными, как глазницы черепа, провалами окон, в которых посвистывал ветер.

За те несколько часов, что дал нам дед Венедикт на отдых, я успела увидеть не страшный, но какой-то совершенно безысходный сон. Он очень походил на реальность. В нём я так же лежала на диванчике фудкорта, в почти непроглядной тьме, какая бывает только внутри заброшенных строений, но теперь была здесь совсем одна. Дэн исчез. Не встал, не ушёл, не оказался где-то в другом месте – его просто никогда не существовало. Он не появлялся в моей жизни, он был лишь выдумкой, фантазией одинокой девочки об идеальном парне. Я очень ясно поняла это, когда обнаружила себя в одиночестве посреди ночной зябкости. Поняла я и то, что пытаться как-то опротестовать у судьбы сей безжалостный факт так же бессмысленно, как начать звать Дэна – из пустоты мне ответит только жуткое эхо. И сжалась в дрожащий комок, пытаясь провалиться обратно в свою счастливую девичью фантазию, к своему идеальному парню…

…Разбудил меня свет фонарика, ослепивший сквозь веки.

– А, вот вы где! – раздался со стороны скрипучий голос деда Венедикта. – Дальше всех забрались! Эх, не подумал я велеть вам в одном месте ночевать, теперь вот время потеряли… Подымайтесь, ехать пора.

Дэн лежал рядом, обнимал меня одной рукой, и я растворилась в тихом счастье, поняв, что ночное пробуждение в одиночестве оказалось всего лишь плохим сном.

Вслед за освещающим путь дедом Венедиктом мы торопливо спустились вниз, на подземную парковку, где уже снова горел костёр, а вокруг него сидели наши сонные друзья. В огромном дедовом термосе оставалось немного кофе. Буквально по несколько глотков для каждого – но всё-таки это немного оживило нас и сошло за символический завтрак. Или за поздний ужин – снаружи по-прежнему царила ночная темень.