Лето с Гомером

Наконец, герой умеет отказываться. Мы, несчастные смертные, жадные до почестей и лавровых венков, пренебрегаем одним сокровищем: тихой, простой и мирной жизнью. Той, что находится прямо здесь, под нашим носом, той, чью ценность мы измеряем той пустотой, которую она оставляет, ускользая от нас. Когда она у нас есть, мы ее не замечаем. Когда мы ее теряем, мы начинаем ее оплакивать.

Эту благообразную жизнь Одиссей описывает царю феаков в нескольких строках:

Я же скажу, что великая нашему сердцу утехаВидеть, как целой страной обладает веселье; как всюдуСладко пируют в домах, песнопевцам внимая; как гостиРядом по чину сидят за столами, и хлебом и мясом

Пышно покрытыми; как из кратер животворный напитокЛьет виночерпий и в кубках его опененных разносит.Думаю я, что для сердца ничто быть утешней не может.(«Одиссея», IX, 5–11)

Иногда даже самый геройский герой допускает, что нет ничего «превыше жизни». «Нет ничего превыше жизни, нет ничего превыше жизни», — сегодня это кому-нибудь напомнило бы пляжный шлягер прошлого века… Но до того, как стать шлягером, это было мыслью Ахиллеса, когда он, все еще обиженный, отказывался вступить в сражение:

С жизнью, по мне, не сравнится ничто: ни богатства, какими

Сей Илион, как вещают, обиловал, — град, процветавший.(«Илиада», IX, 401–402)

И дальше:

Душу ж назад возвратить невозможно; души не стяжаешь,Вновь не уловишь ее, как однажды из уст улетела.(«Илиада», IX, 408–409)

Не является ли «Одиссея» невероятным и одновременно простейшим усилием человека, преодолевшего все вражеские преграды, познавшего все наслаждения и испытавшего все возможные приключения, ради того, чтобы просто-напросто возвратить себе ценность жизни и потихоньку стареть в «оставшиеся ему годы» в своем отвоеванном дворце? Иногда героизм утомляет героя. И ему хочется вернуться домой.

Стоики будут ценить каждое мгновение жизни, как будто оно последнее. На весах судьбы этот остаток тихих дней будет весить больше, чем великолепие в разговорах богов и звон оружия.

Увы! И вы, и я, как и многочисленные читатели Гомера, мы не понимаем этого. Мы поймем, когда будет слишком поздно. Нам нужно переплыть моря, сорвать с неба луну, познать кучу дорог. И как только мы это сделаем, мы поймем, что наше благо было совсем рядом, стоило только руку протянуть. Вероятно, разумность заключается в желании того, чем мы уже обладали. Но слишком поздно! Жизнь от нас ускользнула!

Гомер пишет об этом разрыве на протяжении всей поэмы. Одиссей, Ахиллес, Гектор являются воплощением человека, разрывающегося между зовом бескрайних просторов и уделом домоседа. Нужно ли пытаться стать легендой или лучше довольствоваться маленькими радостями жизни? Фабрицио дель Донго будет задаваться этим вопросом в начале своего непростого пути, на берегу озера Комо[42]. Жозеф Кессель кратко охарактеризует эту дилемму невозможностью выбора между «остановкой и движением»[43]. Этот разрыв можно было бы охарактеризовать тысячью способов: что выбрать — супружеское ложе или любовную авантюру, домашние тапочки или семимильные сапоги, морские карты или игральные, пижаму или автомобильные гонки, развилку дорог или родной порог, жену или войну, послушных детей или ретивых коней?

Для греков гомеровского периода условиями этого уравнения являются с одной стороны добропорядочная жизнь, с другой — слава.

Андромаха, жена Гектора, раньше всех понимает, что этот выбор является самым важным. Она умоляет его:

Муж удивительный, губит тебя твоя храбрость! ни сынаТы не жалеешь, младенца, ни бедной матери; скороБуду вдовой я, несчастная! скоро тебя аргивяне,Вместе напавши, убьют!(«Илиада», VI, 407–410)

Она предчувствует смерть мужа. Будем ли мы помнить о нем, о том, что он больше не обнимет своего сына? Когда воины понимают это предчувствие Андромахи, уже слишком поздно. Одиссей, вернувшись на Итаку, говорит своему свинопасу: