Лето с Гомером

Но это очень красивая идея. Ведь в конце концов мы действительно умрем. Мы не знаем когда, но знаем, что занавес обязательно опустится. Разве это мешает нам смотреть спектакль?

Заключение богов

В начале «Одиссеи» Зевс берет слово перед собранием богов. Он осуждает Эгиста, убийцу Агамемнона, которого Орест убил в силу сыновней мести. Зевс в нескольких фразах выводит перед нами уравнение судьбы и свободы, отведенных человеку:

Зло от нас, утверждают они; но не сами ли частоГибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?Так и Эгист: не судьбе ль вопреки он супругу АтридаВзял, умертвивши его самого при возврате в отчизну?Гибель он верную ведал; от нас был к нему остроокий

Эрмий, губитель Аргуса, ниспослан, чтоб он на убийствоМужа не смел посягнуть и от брака с женой воздержался.«Месть за Атрида свершится рукою Ореста, когда онВ дом свой вступить, возмужав, как наследник, захочет», — так былоСказано Эрмием — тщетно! не тронул Эгистова сердцаБог благосклонный советом, и разом за все заплатил он.Тут светлоокая Зевсова дочь Афинея ПалладаЗевсу сказала:…………………………….

Но теперь сокрушает мне сердцеТяжкой своею судьбой Одиссей хитроумный; давно онСтраждет, в разлуке с своими…………………………….Тебя ль не довольно дарамичтил он в Троянской земле, посреди кораблей там ахейскихЖертвы тебе совершая?(«Одиссея», I, 32–62)

В общем, если переводить Зевса (останемся при этом смиренны!) с этого олимпского языка на наш, то оказывается, что у человека есть выбор.

Человек всегда обвиняет богов — это очень удобно. Он мог бы выбрать собственный путь, но предпочитает переложить ответственность на другие плечи.

Человек получает иногда помощь от бога, указывающего ему дорогу, как это сделал Гермес.

Но его губят излишества. А ведь он свободен сдержать себя. Он всего лишь жертва самого себя, а не игрушка некоего несговорчивого бога. И тогда он должен заплатить за свои излишества.

Но из этой беды есть один выход: здравое суждение, стремление к добропорядочной жизни, равновесию, мере (не убивать, не зариться на чужих жен, напоминает нам Зевс похожими словами, которые позже использует в своих заповедях один пророк).

Тут вмешивается Афина: ответ на этот великий вопрос об исправлении жизни предстоит дать Одиссею. Перенесемся силою мысли на стены Эльсинора в Данию. По ним прогуливается Гамлет: «The time is out of joint, I was born to set it right!» («Век расшатался — и скверней всего, / Что я рожден восстановить его!»[57]). Это — миссия Одиссея.

Одиссей соответствует тому описанию человека, которое дает Зевс. Он навлек на себя гнев Посейдона. Он должен расплатиться за свою ошибку полным испытаний странствием. «Одиссея» будет его миссией. В конце этого странствия, возможно, его будет ждать награда.

А пока видимой целью будет восстановление разграбленного женихами дворца.

Только Одиссей сумеет исправить совершенные им ошибки.

Только Одиссей искупит свои излишества.

Только Одиссей восстановит век.

Только «Одиссей многосильный» будет достоин свободы, которую он попрал своими излишествами.

И теперь он волен попробовать быть свободным.

Война — мать родна

«Для человека нет ничего более естественного, чем убийство». Эта фраза, как рыдание падающего с вершины Олимпа бога, принадлежит перу Симоны Вейль[58]. Она называла «Илиаду» «поэмой силы».

Ей можно было бы возразить, что эта поэма поднимает множество других тем: сострадание, нежность, дружба, ностальгия, верность, любовь.

Но Симона Вейль написала это об «Илиаде» в 1939–1940 годах, во времена фашистской оккупации, когда стук сапог по мостовым Европы электризовал зарядом страха любое чтение.

Ее предчувствие открывает перед нами один несомненный факт (Гомер, думаю, согласился бы): война — это наше главное занятие. Возможно, даже самое древнее, чтобы не сказать — извечное. Ее угли продолжают тлеть под поверхностью мирной жизни. И наши предположения о том, что каждый следующий мировой пожар — «последний и решительный», вероятно, просто совпадают с надеждами отправляющихся на фронт солдат, которые, как и мы, невнимательно читали Гомера.

Люди не хотят войны!