Лето с Гомером

Аполлинер будет находить войну красивой и видеть в жутком великолепии стальных гроз вспышки какого-то безумного творческого гения. Но когда его разоренный сад освещают разрывы снарядов, автор «Алкоголей» погружается в бездну отчаяния.

Сначала война удручает Ахиллеса:

О, да погибнет вражда от богов и от смертных, и с неюГнев ненавистный, который и мудрых в неистовство вводит.Он в зарождении сладостней тихо струящегося меда,Скоро в груди человека, как пламенный дым, возрастает!

(«Илиада», XVIII, 107–110)

Затем приводит в уныние самого Гомера:

Гнев <…>Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:Многие души могучие славных героев низринулВ мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотояднымПтицам окрестным и псам.

(«Илиада», I, 1–5)

Но что же делать и кто виноват? Что можно сделать против того, чего никто не желает, но что все равно грядет?

Боги захотели войны. Люди способны воевать. Разве могло произойти что-то другое? Падение Трои — это ее удел. «Илиада» — это такой сейсмограф неизбежности.

Единственным утешением на этих страницах разгула жестокости является то, что античные враги хранят друг к другу уважение. Конечно, сквозь свист копий прорываются кое-какие оскорбления, но воины сражаются без ненависти друг к другу. Античная война — это идеальный рыцарский турнир. Жестокость здесь запредельная, но для пыток нет места. Ахиллес оскверняет труп Гектора, но живые тела не оскверняются. Это такой междусобойчик удальцов отточенного жеста. Откуда это величие в несчастье?

Дело в том, что причины этой войны не в идеологии, политике, религии или морали. В ругани депутатов наших парламентских фракций куда больше ненависти, чем в речах античных героев.

Все виновники этого военного торжества поклоняются одним и тем же богам. Ни ахейцы, ни троянцы не стремятся навязать противнику никакой догмы, идола или завоевать их души. Это не времена религиозных войн, когда люди, убежденные в своей собственной сказке, пытались навязать веру в нее и другим народам. «Илиада» — это даже не война за территорию.

Здесь царит высокий долг восстановления чести. И вести себя нужно геройски.

Зверь в себе

С той поры, как троянцы дали отпор ахейцам, поколение за поколением чувствовали, как над их головами то и дело сгущаются черные тучи.

Это истощающее нервы напряжение называется предвоенным временем. И вдруг небо разверзается, как проколотый бурдюк. Поднимается волна. Кто ее сможет остановить?

Писатели XX века хорошо описали это предчувствие войны: Эдён фон Хорват — в «Юности без Бога», Миклош Банфи — в «Пусть вас унесет ветром»[61]. Солдаты, как и писатели, хорошо это чувствовали: «Что за буря идет на нас? Что это за знак в небесах?» — вопрошает марш Первого десантного батальона Франции. И потом, можно я кое в чем признаюсь? Так как я перечитывал «Илиаду» на белых склонах острова Тинос, я размышлял о событиях, потрясающих наш мир. Везде, от Ближнего Востока до Южно-Китайского моря, устанавливается нездоровый климат. Скоро все десять миллиардов подключенных друг к другу людей смогут завидовать друг другу. Я чувствую эту предгрозовую напряженность, мембрану которой, как будто врезающимся в живот персидским мечом, может прорвать только война.

В «Илиаде» война разражается на исходе первых вводных песней. Она является внезапно, как страшный зверь, питающийся своей собственной энергией и подгоняемый своим собственным стимулом.

Война — это «самость», говорят философы (и даже президенты, справившиеся с несколькими трудными книжками), то есть — это «вещь в себе».

По склонности древних греков к персонификации страстей война превратилась бы у них в нечто франкенштейновское.

Боги выпускают на волю этого скрывавшегося в человеческой лаборатории монстра. От одних он убегает, а других превосходит силой. Когда Ахиллес дает волю своему неистовству, против которого возмущаются даже воды Ксанфа, война уже захватила умы, отравила собой всю природу и наэлектризовала атмосферу на Олимпе. Война — это торнадо:

Но меж другими бессмертными вспыхнула страшная злоба,Бурная: чувством раздора их души в груди взволновались.(«Илиада», XXI, 385–386)

В эту смертельную пляску вступают даже боги, и очень быстро битва становится безудержным шабашем, космическим циклоном.

Гений Гомера как раз заключается в этом умении сделать войну осязаемой. Она проносится по стране, как разрушающий все своими ногами великан, как Колосс Гойи или Смерть Фелисьена Ропса[62].