– Я некоторое время сидел там, под той картиной маслом, оцепенев от страха, с открытым ртом, как дурак. Сначала Кёко издавала пронзительные вопли, похожие на крики птицы, затем стало тихо. Прошло пять или десять минут… может быть, немного больше. Она просто стояла с отсутствующим видом перед дверью, не шевелясь. Я насильно заставил мои дрожавшие ноги двигаться, собрал с пола разбросанную одежду и как был, голый, практически ползком сбежал в свою комнату. Все тело как будто замерзло от холода… или, может быть, от страха, – как бы то ни было, озноб еще долго не проходил. Я думал о том, что вообще должно было теперь произойти. Он умер? Я не хотел быть соучастником убийства. Если это случилось, может быть, следовало сейчас же незамедлительно сообщить в полицию? Или же рассказать все директору клиники? Нет, ни того ни другого делать было нельзя. Может быть, он все еще жив… Если он все еще был жив, то наша аморальная связь с Кёко могла быть обнаружена. Я бы тоже пострадал… может быть, я был бы обвинен как сообщник покушения на убийство. Даже если б этого не произошло, то я по меньшей мере был бы выставлен из этого дома.
Энокидзу решительно ударил кулаком по подлокотнику кресла:
– Даже в подобной ситуации ты думал о себе? Человеческая жизнь превыше всего! Ты даже не подумал о том, чтобы успокоить обезумевшую Кёко и попытаться спасти Макио жизнь!
– Да, не подумал! – в ответ на обвинение Энокидзу протестующе закричал Найто.
Этот человек был живучим, как змея. Теперь, когда все без остатка было выставлено на дневной свет, с его лица исчезло жалкое и малодушное выражение, из его горла как будто вытащили сдавливавший его ком, и он, вернув уверенность в себе, вновь внезапно сделался агрессивным.
– Я под страхом смерти не хотел больше возвращаться к жизни в бедности. Сейчас эта клиника, может быть, и переживает не лучшие времена, но ей все еще принадлежат и земля, и здания. Если б я хранил молчание, то меня в скором времени стали бы называть
– Воспоминания о трагедии… она их утратила?
– Не только это. Выглядело так, будто она забыла и о наших с ней отношениях. Я был в замешательстве. Однако я подумал, что, может быть, это мой шанс на спасение. К счастью, никто не знал о нашей связи – я был в этом уверен. На слухи и прочее в этом роде можно было не обращать внимания. Однако проблемой оставался Макио. Если он каким-то образом все еще был жив… это стало бы крахом всего. Но, к счастью, комната, в которой находился Макио, была заперта изнутри. Это значило, что никто не смог бы в нее войти. Если оставить его там, он непременно умрет. Так я подумал. Если он умрет в запертой изнутри комнате, то все решат, что это было обыкновенное самоубийство, не так ли? К сожалению, я не читаю детективные романы и прочее в этом роде, так что мне не пришло в голову, что в этом мире бывают «убийства в запертых комнатах» и тому подобные нелепые преступления. Поэтому я рассудил так, что мне необходим свидетель, который подтвердил бы, что дверь была заперта на замок. Так что я попросил Кёко пойти позвать директора клиники. Я подумал, что если к нему пойду я, то это может показаться странным. Я вернулся в свою комнату.
– Но директор клиники не пришел…
– Да. Я подождал, когда пройдет полдень, и вернулся туда снова, и тогда пришла Томико и принялась громко причитать. Кёко рассказала Томико, что у них с Макио был скандал, что она вела себя ужасно и бросала в него вещи, но она по-прежнему, казалось, ничего не помнила о том, что у нее было со мной. Я был счастлив… но все же его смерть оставалась похожей на ставку в азартной игре – был ли он все еще жив или нет… Я позвал Токидзо, чтобы он помог мне открыть дверь. Токидзо очень долго возился, так что я сам сломал петли. Но та дверь настолько крепкая и тяжелая, что она приоткрылась лишь совсем ненамного. Кёко оттолкнула меня и вошла внутрь через ту узкую щель. И тогда она закричала… «Его нет, Макио-сана нет! Он исчез!»