Летучий корабль

Когда я все же оказываюсь в городе, где планирую прожить ближайшие несколько лет, он представляется мне совсем небольшим, особенно если сравнивать его с Лондоном. И мне еще очень долго кажется, что я перебрался жить в красивую сказку — окруженные лесистыми холмами старинные дома с красными черепичными крышами, церковные колокольни, проспекты, по которым резво бегают разноцветные трамваи, нешумные площади. Нет, даже не в сказку, а просто в размеренно текущий неспешный старинный роман, где герои живут счастливо и беспечно, стоически переживая незначительные огорчения, порой перепадающие на их долю. В первое время — а я прибываю в Загреб первого июня, чтобы возобновить мои уроки хорватского уже с местным преподавателем, телефон которого дал мне Милан — я живу в гостинице, потому что, во-первых, исход предстоящего мне собеседования совершенно неясен, а, во-вторых, снимать квартиру на длительный срок кажется мне слишком опасным. И у меня такое чувство, будто бы это будет окончательно означать, что я бросил якорь, остановился, а я пока что к этому не готов. Мне еще предстоит побегать пару месяцев, прежде чем я окончательно пойму, что ни коршунам, ни ягуарам до меня уже не дотянуться.

И еще… меня как-то постепенно начинает поглощать чужая жизнь, мерно текущая рядом со мной. Пока я еще могу выбирать, дам ли я вобрать себя ее потоку или же останусь в стороне. В итоге я выбираю первое. Мне странно говорить на чужом языке, я никогда до этого не жил за границей, я не имею в виду мои бестолковые метания по Норвегии — там я вполне мог считать себя туристом. Мне поначалу кажется, что никто меня не поймет, я ужасно стесняюсь попросить что-то в магазине, спросить дорогу, заговорить в гостинице не по-английски. Как будто тот язык, которому Милан так самоотверженно обучал меня в Лондоне, здесь должен оказаться совершенно иным. И в первые дни я буквально заставляю себя говорить, ужасно нервничаю, заранее формулирую то, что хочу сказать, чтобы потом, едва открыв рот, немедленно это забыть. Но и это проходит за первые несколько дней — я обнаруживаю, что меня понимают, я даже вполне сносно могу разобрать, что сказали мне в ответ. Иногда я целыми днями просиживаю в номере гостиницы перед телевизором — через пару часов голова моя начинает пухнуть от количества чужих слов, обрушивающихся на меня, словно лавина.

И это хорошо, что я занят — уроками, языком, прогулками по городу, потому что с каждым днем я жду, что придет то самое письмо от Рона и Герми. Ведь что-то же должно было произойти, пусть я и пытался уверить себя в том, что Довиллю нет до меня дела — ни до живого, ни до мертвого. Но он в любом случае не тот человек, который готов оставить все, как есть. Вряд ли он, даже сказав себе, что я сам идиот, раз смог положить конец своей жалкой жизни столь нелепым способом, удержится от того, чтобы не задать хоть каких-то вопросов моим друзьям. Хотя бы просто для того, чтобы они в очередной раз почувствовали себя виноватыми.

Я уже начинаю волноваться, потому что они писали мне, что планируют вернуться в Лондон в начале июня, а сегодня уже десятое — а от них ничего нет. Так что, когда я тем вечером устраиваюсь у компьютера в Интернет-кафе рядом с моей гостиницей и обнаруживаю в почтовом ящике письмо от Рона, я медлю его открывать. Мне кажется, там может быть что угодно, я даже готов к тому, что мне придется сейчас же собирать свои вещи и бежать, опять бежать — в Африку, в Бразилию, на край света. Все дальше и дальше. Ведь, если Рон или Герми выдали меня, то мне следует немедленно исчезнуть, иначе все, что я так тщательно готовил, потеряет всякий смысл. А может быть и нет, и я просто придумал, что мой бывший любовник бросится искать меня по всему свету… Он ведь так этого и не сделал… Впрочем, что теперь говорить об этом, ведь того, кого он мог бы искать, все равно уже не существует. Но тогда я боялся даже просто пробежать глазами по строчкам письма, как только я понял, о чем пишет Рон: