Лев Бакст, портрет художника в образе еврея

Благодаря интервью, данному Бакстом на пляже Лидо корреспонденту Биржевых ведомостей, мы знаем, что он готовился тогда к созданию новой картины, этюды к которой и писал. Идея картины сохраняла, видимо, тогда еще для него свою силу, и Бакст, всегда, как мы помним, стремившийся к искусству серьезному, еще надеялся вложить какое-то важное для него содержание в большеформатную станковую форму. Этим содержанием была для него, снова и снова, отнюдь не современность, а Греция: «Я начну большую картину, но я бесконечно далек от желания зафиксировать на холсте современную курортную публику. ‹…› Мою же картину я перенесу в Древнюю Грецию»

[640]. Вскоре, однако, идея картины полностью отпала, уступив место театральной постановке. Уже тогда, в Венеции, летом 1909 года, Бакст – совместно с Равелем и Фокиным – начал работать над балетом «Дафнис и Хлоя». Мы еще вернемся к этому спектаклю. Тогда же он снова собирался в Грецию: Фокин просил его подготовить или, как он выражался, «проштудировать» с ним путешествие для «Дафниса и Хлои»[641]

. Процесс совместной работы над этим балетом Бакст описывал в письме Бенуа как постепенное создание одновременно музыки и движения, причем разбивка на тематические номера производилась «по настоянию» художника, постоянно мирившего ссорившихся композитора и балетмейстера и решавшего при этом свои собственные живописные проблемы[642].

Постоянно меняющаяся картина

В спектакле, занявшем, стало быть, место большой картины, художнику – владеющему, с одной стороны, даром слияния цвета и света, а с другой – даром синтетического видения прошлого и способностью его оживлять – отводилась, по мысли Бакста, роль настолько важная, что он становился как бы его единоличным автором. С точки зрения авторства постановка, таким образом, приравнивалась к картине[643]

. В 1910 году в написанном по-французски письме английскому театральному и балетному критику Хантли Картеру Бакст объяснял новую господствующую роль художника в театре его способностью создавать общность «тона». Такой подход был составляющей частью подлинной революции в театре, которую произвело его поколение и в которой Бакст претендовал на одно из первых мест. Приведу здесь полностью это письмо, найденное мной в лондонской библиотеке при Музее Виктории и Альберта[644] и впервые мной же опубликованное во введении к переводу книги Бакста Серов и я в Греции[645]: