Лев Бакст, портрет художника в образе еврея

Дягилев немедленно обратился к своим друзьям, которые решили принять участие в постановке коллективно: Бенуа, который, как едко замечал Левинсон, обожал Делиба, цитируя его чуть ли не наравне с Вагнером, руководил этой общей работой, в которой участвовали также Бакст и Серов; последнего, вечно нуждающегося в заработке отца семейства, верный Бакст неизменно привлекал ко всем замыслам и трудам, могущим принести некоторый доход. От участия Бакста сохранился эскиз нимфы-охотницы[395]

, прекрасно выполненный, но и вполне академический: в нем мало что предвещает уже близкий радикальный поворот во вкусах художника, и он интересен скорее как точка отсчета. Эта постановка «Сильвии» реализована, однако, не была. Князь Волконский, по версии Левинсона, испугался авторитета Дягилева и уволил его, причем со скандалом, по статье, которая навсегда запрещала Дягилеву любую административную карьеру. По версии Хаскелла – Нувеля, причиной тому были слухи, ходившие о личной жизни Дягилева, а также его пренебрежительная, «барская» манера поведения с артистами и персоналом театра; последние организовали нечто вроде забастовки и отказались участвовать в постановке спектакля

[396]

. За Дягилевым покинули театр и наши друзья, порвавшие таким образом с Мариинским; а через три месяца, в результате конфликта с Матильдой Кшесинской, вынужден был покинуть свой пост и Волконский.

И тут, писал Левинсон, произошло нечто неожиданное и важное для нашей истории. Бакст не поддержал бойкота театра мирискусниками, то есть остался в одиночестве, не последовал за всеми. Можно представить, чего это стоило нашему герою. Ведь для Бакста сенакль значил очень много. Это беглое замечание Левинсона является серьезным углублением «истории Бакста», бывшей, конечно, «историей успеха», но и не в последнюю очередь историей формирования независимой личности, порывающей с происхождением, семьей, окружением, традицией и становящейся – именно в качестве отдельной, свободной единицы – способной к подлинному творчеству, к творению своей собственной судьбы. Именно это движение к отдельности, в сторону, на обочину, это неследованье за другими, которое подчеркивал здесь Левинсон, отозвалось в жизни и творчестве Бакста рядом подлинных, оригинальных художественных открытий. Впрочем, как свидетельствует переписка художника, окончательного разрыва с мирискусниками у Бакста не произошло, и он продолжал до самого закрытия журнала в 1904 году – со свойственной ему нежной привязанностью к друзьям – активно трудиться в нем и участвовать в других замыслах группы.