Лев Бакст, портрет художника в образе еврея

Что касается профессора Коллеж де Франс, египтолога Гастона Масперо (1846–1916), то речь идет о его Древней истории народов Востока, опубликованной в 1875 году

[440]. Масперо был первым, кто решил дать в этой книге общую картину истории и культуры древних восточных народов, которые традиционно рассматривались по отдельности. При этом наибольшее количество информации имелось, с одной стороны, о Египте – с тех пор как, благодаря открытию Шампольона, наука получила доступ к египетским документам, а с другой – о древней Палестине – благодаря Библии. Уже давно библейская археология и критическая филология использовали Библию как исторический источник. Одной из основных идей Масперо и стало своего рода скрещение этой критически прочитанной Библии и древневосточной, в частности египетской, археологии. При этом Масперо отчасти, как мы сегодня знаем, ошибочно, под влиянием все того же генеалогического импульса, делал из египетской, в том числе религиозной, культуры предтечу и источник иудаизма и культуры еврейской. Египтяне были, по его убеждению, народом семитского происхождения, говорили на языке семитской группы, их религией был хотя и не монотеизм, но нечто к нему принципиально близкое. «Для египетских астрономов, как для автора первой главы Генезиса, небо представляло собой жидкость…»[441]

. Такого рода наблюдения Масперо создавали не столько логически выстроенное доказательство, сколько род койнэ – чувство эмоционального, художественного единства между миром египетским и библейским. Этому единству способствовало то, объяснял Масперо, что евреи в первое время после того, как они покинули Египет, оставались под влиянием многочисленных практик и ритуалов этой страны. Прекрасное знание Египта помогло ему объяснить многие традиции евреев, в частности обрезание, действительно существовавшее также в Египте и, таким образом, символически «открыть» еврейский мир, вывести его из культурного гетто. Тем самым Масперо оказывался близок Ренану, стиравшему, как мы видели, границы между христианством и еврейским миром.

И тот и другой находились, конечно, в орбите влияния Фридриха Шеллинга (1785–1854) и его «философии мифологии[442]», символически упразднившей границы между религиями. В той же орбите находились и многие их современники, в том числе художники и писатели. Достаточно вспомнить, например, восточно-антично-библейский роман Флобера

Саламбо, который «начитанный» Бакст не мог не знать. Отвечая в декабре 1862 года на критику Сент-Бёва, писавшего, что Флобер погрешил против карфагенской археологии, писатель замечал, что в своем романе он не поместил ничего такого, чего бы не было в Библии или чего бы до сих пор не встречалось на Востоке. «Вы мне повторяете, что Библия не может служить гидом по Карфагену (об этом можно спорить), но евреи все же были ближе к Карфагенянам…»[443]

. А на упрек по поводу слишком обильных в его романе благовоний восклицал: «Понюхайте, почувствуйте в Библии Юдифь и Эстер!»[444] Так библейская древность сливалась в воображении Флобера с античным, а через него и с современным Востоком. Взаимовлияния между археологией и лингвистикой, с одной стороны, и творческим воображением, с другой – были тогда более чем активными. Вторая половина XIX века с радостью узнавала себя в подобных культурно-исторических амальгамах.

Как показывала все более активная археология, архаическая, «гомеровская» Греция[445] была напитана египетским влиянием. Таким образом, у этой Греции и у Библии также открывался общий духовный источник – Египет. Гомер и Библия оказывались в самом непосредственном родстве: в символическом братстве. А поскольку у евреев не было развитого изобразительного искусства, а у египтян и у архаических греков оно было в изобилии, евреи могли его у них «одолжить» – как наследники – на вполне «законном» основании.