Лев Бакст, портрет художника в образе еврея

Тогда же, летом 1903 года, работал Бакст и над декорациями для нового спектакля «Эдип в Колоне», снова в переводе Мережковского. Отчасти работа протекала в Ментоне. Оттуда – через Рим, где жил тогда Бенуа – Бакст намеревался отправиться в Грецию. Туда весной того же года ездили Мережковский и Гиппиус. Однако из-за болезни Бакста, подхваченной в Риме, поездка сорвалась. В результате для пейзажных декораций «Эдипа» он использовал многочисленные этюды, написанные в Ментоне и Риме. В сентябре, в тот самый день, когда Бакст получил депешу из Варшавы, подтверждавшую возможность его крещения, или, как он писал, «церемонии»[459], Теляковский смотрел «Эдипа». Спектакль «произвел на него глубокое, серьезное впечатление, насколько он может чувствовать»[460]

.

Свое вынужденное крещение и брак Бакст обсуждал также и с другими своими друзьями по Миру искусства, и с членами семьи Любови Павловны, в частности с ее сестрой Александрой Павловной, в замужестве Боткиной[461]. Говорили «относительно религии и об вещи очень мне неприятной. Именно о моей фамильной фамилии. Они согласны со мной, что надо подать прошение на Высочайшее имя для того, чтобы мне и тебе утвердили фамилию Бакст и отняли фамилию Розенберг. Они думают, что просьбу уважат, но, пожалуй, затянется»[462]

. Уважили просьбу или нет, не совсем понятно, но проблемы с фамилией на этом не закончились. Похоже, они преследовали Бакста всю жизнь. 8 декабря 1904 года он писал директору Академии художеств Ивану Ивановичу Толстому: «Многоуважаемый и дорогой граф Иван Иванович, 30 ноября прибыло на имя Г-жи Бакст, моей жены, четыре сундука из-за границы, для получения которых, адресованных таким образом, т. е. на имя Бакст, мое или жены, истребовано удостоверение Академии Художеств, что художник Лев Бакст и потомственный Почетный Гражданин Лев Розенберг есть одно и то же лицо, выставляющее на выставках под фамилией Бакст. Это удостоверение Академии художеств даст возможность получить посылки, адресованные на имя Г-жи Любови Павловны Бакст, моей жены, или адресоваться на мое лично имя (свидетельство следующее № 3024 „Ю“, декабрь 1904). Простите, дорогой граф, что утруждаю Вас моей просьбой, я Вам буду чрезвычайно признателен, если Вы распорядитесь в канцелярии Академии об изготовлении этой бумаги. Ранее того Академия всегда мне давала подобные удостоверения. С совершенным уважением, Ваш заранее признательный Лев Бакст. 2-ая Спасская, кв. 9. В сундуках находятся использованные художественные принадлежности, краски и часть вещей моей жены. Краски, 20 тюбиков, непочатые, и, как художник, я пользуюсь правом привоза их беспошлинно, ибо при накладной представляю свой заграничный паспорт. Надеюсь, что канцелярия Академии художеств не задержит этой бумаги, т. к. необходимо получить мне скоро эти вещи»[463].

Читатель простит нам эту длинную скучноватую архивную цитату. Она позволяет, как нам кажется, услышать голос Бакста в общении с властями предержащими.

Разрешение на брак – при условии крещения – испрашивалось затем в департаменте полиции, у самого Плеве[464]. В картотеке департамента сохранилось упоминание о деле «Любови Павловны Бакст-Розенберг (Гриценко), урожденной Третьяковой, дочери коммерц-советника и вдовы потомственного почетного гражданина». Но самого дела не сохранилось. Другое упоминание имени Любови Павловны в картотеке департамента фигурирует за июль 1916 года: в этот момент она ходатайствовала перед канцелярией Его Императорского Величества о принятии прошения об оказании «монаршей милости» по семейному делу, то есть о присвоении сыну ее Андрею Лейбовичу Розенбергу отчества Львович[465]

. Но еще до этого, сразу после их довольно скорого развода в 1910 году, Любовь просила вернуть ей фамилию первого мужа, Гриценко[466]. Как мы видим, не только религия, но и имя и отчество мужа были Любови Павловне весьма неудобны. Антисемитские нотки звучат в ее письмах к сестре: «Как Б(акст) ни еврей, но я себе его больше вижу мужем, чем чем-нибудь другим»[467].