Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917

В качестве первого этапа революции Троцкий рассматривал время от Кровавого воскресенья до царского Манифеста 17 октября, выделяя также предварительный этап, предшествовавший самой революции, который он назвал «весной» (так была озаглавлена одна из статей). Здесь давалась убийственная характеристика царских бюрократов, которые сходили со сцены, оставляя после себя «тревожное недоумение вверху, ненависть и презрение внизу». От них недалеко ушли земские оппозиционеры, для которых автор приберёг ещё более ядовитые оценки[476].

Под эпохой «весны», «детства политического сознания» январские события подвели кровавую черту. 9 января положило начало революции как таковой. В отличие от некоторых тогдашних авторов из различных политических лагерей Троцкий отдавал должное личности Георгия Гапона[477]

, священника, который наложил на события отпечаток своих индивидуальных черт, воззрений и сана. Гапон неожиданно для самого себя вскрыл революционную энергию петербургских рабочих. Стихийное развитие событий на короткое время превратило Гапона в «вождя» этой массы, хотя подлинно вождистскими качествами этот метавшийся из одного лагеря в другой молодой поп не обладал. Бегство Гапона за рубеж, его позирование перед европейскими социалистическими деятелями, его возвращение в Россию и установление тайных связей с властью — всё это «окончательно убило представление о Гапоне 9 января» в глазах Троцкого. Он вспоминал несколько циничную оценку лидера австрийских социал-демократов Виктора Адлера, которая была дана вскоре после поступления известий о появлении Гапона за пределами России: «Есть люди, которых лучше иметь мучениками, чем товарищами по партии»[478]

.

Оставляя в качестве лакуны промежуточный период весны и лета 1905 г., Троцкий особое внимание сосредоточивал на осенне-зимних событиях. Он не уставал напоминать, что с первых дней после появления Манифеста 17 октября рассматривал его как объявление мимолётного перемирия, как передышку, за которой последуют новые, значительно более острые и кровопролитные сражения. Особое внимание Троцкий уделял формированию, политическим установкам и началу практической деятельности партий. По существу, в тюремных статьях Троцкого была очерчена палитра всего политического спектра России в тот период, когда в стране начала формироваться партийно-политическая система.

Среди посвящённых этой проблеме работ выделялась статья «Царская рать за работой», посвящённая тем организациям, которые вошли в историю под названием черносотенных[479]

. Правда, автор, как это вытекало уже из заголовка, несколько упрощал связь между черносотенцами и государственной администрацией. Но в то же время в статье вполне чётко было показано, что крайне правые организации и движения вербовали своих членов не только из среды имущих слоёв. Троцкий утверждал, ссылаясь, между прочим, на известного писателя и журналиста Василия Немировича-Данченко[480], что рабочие «не запятнали себя ни убийствами, ни грабежами», хотя в погромах и бандитских нападениях на еврейские кварталы принимали участие рабочие, недавно приехавшие в город из деревень. Прочие статьи Троцкого были связаны с формированием партий либерального и полулиберального толка (октябристов и кадетов), с сущностью эсеровской программы и тактики. Естественно, наибольшее внимание уделялось выступлениям пролетариата и советскому движению, в частности созданию и деятельности Петербургского Совета, особенно в те несколько дней, когда автор являлся фактическим руководителем этого органа. В одной из статей этого цикла был опубликован полный текст знаменитого Финансового манифеста.

2. Лидер Совета на суде

Первое время судьба арестованных членов Петербургского Совета оставалась неопределённой. В трёх тюрьмах Петербурга содержалось около 300 человек, входивших в его состав. О том, как проходили следующие события, наиболее подробно рассказано в статье самого Троцкого, написанной в Доме предварительного заключения 4 ноября 1906 г.[481] В высших сферах администрации не было единодушия по поводу того, следует ли предавать членов Совета суду. Министерство юстиции отвергало такую возможность вообще, так как деятельность Совета была открытой, а власти не только допускали его функционирование, но и вступали с ним в прямые переговоры, то есть если сами не совершали преступления, то во всяком случае способствовали ему.

Либеральные и репрессивные волны следовали во внутренней политике одна за другой, что непрерывно изменяло предположения о судьбе деятелей Совета. В декабре 1905 — январе 1906 г. не исключалась возможность, что дело будет передано военному суду. Когда же в апреле начала работу 1-я Государственная дума, возникли даже предположения об амнистии. Так будущее членов Совета раскачивалось на весах судьбы между смертной казнью и полной безнаказанностью.