Лгунья

Это было очень приятно – бездумное, расслабленное состояние, ощущение бесконечного дрейфа. Я была счастлива. Я лежала почти на дне глубокого пруда, все течения остались выше, выше осталась даже сама возможность движения, а я спокойно отдыхала на ложе из легких водорослей, сонно паря во времени, и вдруг неожиданно и совершенно против желания начала подниматься, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, – меня стремительно тащило вверх сквозь толщу воды. Что-то силой заставило меня преодолевать гравитацию, и боль от этого была невыносимой. Я этого не желала: мне хотелось и дальше плыть по течению со сложенными на груди руками и развевающимися в воде волосами. В гневе оттого, что меня побеспокоили, я лягалась, махала руками и сопротивлялась, но продолжала свой головокружительный подъем по спирали. Я открыла рот, чтобы закричать, но в него хлынула вода. Я стала отплевываться и закашлялась. Нестерпимая боль разрывала все тело. Мне показалось, что я сейчас взорвусь. Послышался звук разбиваемого стекла, и я выскочила на поверхность, как пробка из бутылки, и шлепнулась на кровать, горячую как печка.

Я лежала в просторной белой комнате, в комнате с высокими стенами, отлого уходящими вверх, в вечность, в комнате, такой же неизмеримо огромной, как моя боль. Мне даже показалось, что эта комната и есть моя боль, так точно она повторяла границы ее владений. Женщина в черном отделилась от двери и направилась ко мне, и каждый ее шаг из далекого далека был для меня смертельной мукой. Я закрыла глаза и сосредоточилась на желании плыть по течению. Или парить в воздухе. Что угодно, лишь бы не эта невыносимая плотность пространства.

– Doucement [40], – мягко сказала женщина. – Doucement.

Я открыла глаза и постаралась сфокусировать на ней взгляд, понять, кто она, но эти усилия меня утомили. Она взяла меня за запястье. Оно вяло висело где-то вдалеке, будто мне не принадлежало. Провода и трубки отходили от запястья к далеким аппаратам. Я всхлипывала от боли, как дитя, будто эти всхлипывания, могли заставить какого-то могущественного волшебника пожалеть меня и избавить от боли. Я звала маму, давно покоящуюся в земле. Я хотела, чтобы кто-нибудь принес бутылки с горячей водой и унял боль, но никто не шел. Я плакала потому, что, несмотря ни на что, была здесь (секунды тянулись одна за другой, а я все еще была здесь); потому, что я потеряла способность слышать тот прекрасный звук и плыть по течению; потому, что не могла вынести столько боли.

Много позже появился человек в белом.

— Добрый вечер, – сказал он. – Как вы себя чувствуете?

Он говорил по–английски, но это не помогло. Слишком много времени уходило на то, чтобы до меня дошел смысл слов; они так странно наслаивались друг на друга. «Как вы себя чувствуете?» – какое абсурдное и трогательное сочетание звуков. Я повторила их про себя.

Как я себя чувствую? Я чувствовала себя каждой частичкой кожи, ушами, горлом, языком. Чувствовала себя внутренностями, костями, волосками на руках…

Он коснулся моей руки.

— Мисс Масбу? – позвал он. – Вы очнулись?

— Нет, – сказала я, имея в виду, что меня зовут не Масбу.

Он сел. Стул шаркнул по паркету, от этого звука у меня даже зубы заныли.

С минуту он сидел молча. Мой взгляд медленно фокусировался на нем.

— Вы помните, что случилось? – спросил он чуть погодя.

Я хотела заговорить, но произносить слова оказалось трудно. Единственное, что я смогла выговорить, было «нет».

— Вы попали в аварию, – объяснил он. – Простите, конечно, я должен был представиться. Доктор Верду. Ги Верду, – говорил он медленно, словно понимая, как мне трудно. – Авария на дороге, – сказал он. – Вы сидели за рулем машины, которую взяли напрокат в Кале. Это вы помните?

— Нет, – сказала я, имея в виду, что никогда не брала напрокат машину в Кале.

— Лопнула шина. Вы потеряли управление.

— Да, – сказала я. По крайней мере, в этом он не ошибся.

Он, похоже, остался доволен. Похлопал меня по руке.

Совершив неимоверное усилие, я попыталась задать вопрос.

— Девушка… – начала я.

— Мисс Хьюис. Да. Она была… – Он замолчал и откашлялся. – Вы ее знали?

— Нет, – сказала я, доведенная до изнеможения всей этой чепухой, нагромождением ничего не значащих слов. Что еще за мисс Хьюис? О ком он, черт побери, говорит? Он, наверное, спутал две разных аварии. – Нет, нет… Нет…

— Кэтрин Хьюис. Да. Она путешествовала вместе с вами, – он кивал мне, подбадривая.

— Нет, – сказала я. И попыталась объяснить, что все было совсем по–другому, что это я голосовала на шоссе и остановила попутку. – Голосовала… – сказала я, хотя, едва это слово попало мне на язык, оно тут же потеряло всякий смысл. – … Голосовала…

— Ага, понимаю. Понимаю. Она просила ее подвезти.

Я начинала злиться.

— Нет! Я… Я…

— Не торопитесь. Так и должно быть. Это из-за лекарств.

Его добро та меня растрогала, и я заплакала. Мне нужно было поговорить с Крис. Крис все разъяснит. Я не могла. Не могла сконцентрироваться, мешала боль. Не могла заставить слова подчиняться.

— Где она? – Я попыталась сесть, но ничего не получалось.