Лгунья

Он нежно похлопывал меня по руке и, не сводя глаз с костяшек моих пальцев, с поразительной тактичностью пояснил – почти шепотом, – что мисс Хьюис погибла в автокатастрофе.

— Нет, – сказала я, потому что это уже становилось смешным, я опять не могла совладать с ситуацией, опять не могла удержать руль. – Нет, не Хьюис. Крис. Крис Масбу.

По какой-то неясной причине этот ответ, кажется, удовлетворил его.

— Хорошо, – сказал он. – Просто отлично. – Он посветил мне в глаза маленьким фонариком, ослепив меня. Серая тень двигалась за его спиной. – Сестра Мари–Тереза даст вам снотворное.

Я закрыла глаза. Снотворное мне не понадобится. Я и так вымоталась до предела.

— Нет, – сказала я, но меня, похоже, никто не слушал, и вскоре после этого боль ушла. Я стала легкой, как воздух, и поднялась над кроватью, и воспарила над мебелью. Когда я проснулась в следующий раз, день был уже в разгаре. За ночь комната, вероятно, уменьшилась, и стены теперь стояли прямо и заканчивались, как им и положено, потолком. Сестра сидела на стуле около окна и шила.

— Все болит, – возмущенно сказала я. Боль перестала заслонять собой мир, только досаждала.

Она обернулась ко мне.

– Je regrette. Madame, je ne parle pas anglais [41].

Она отложила шитье и вышла из комнаты.

Спустя несколько минут прибыл доктор Верду. Он оказался очень молодым человеком с рыжими волосами – вчера я этого не заметила.

— Доброе утро, – сказал он. – Вам лучше?

— Все болит, – пожаловалась я.

Он осмотрел аппараты, к которым я, кажется, была присоединена, и сверился с картой на спинке в ногах моей кровати. Потом откинул одеяло. Я была обмотана бинтами и пластырем.

— Скажите мне, где именно болит, – сказал он.

Это был довольно простой вопрос.

— Везде, – ответила я.

— Хорошо, – сказал он. Ничего хорошего я в этом не находила, так я ему и сказала. Он улыбнулся и принялся тыкать ручкой мне в ступни. – Я хочу чтобы вы сказали мне, мисс Масбу, чувствуете ли вы уколы.

— Нет, – строго сказала я.

Он забеспокоился.

— Не чувствуете?

— Нет, я имею в виду, что я не Масбу. Я не Крис Масбу.

Ручка застыла над моей правой ступней. – Не…? – Он нахмурился. Я не могла понять, почему до него никак не доходит. Это же так очевидно. – Ну, хорошо, – в конце концов, произнес он, – ладно. И как же в таком случае вас зовут?

Я открыла рот, чтобы ответить, но ничего не получилось. Я не помнила. Боже правый, я не помнила собственного имени.

— Длиннее, чем Крис, – сказала я, наконец, и это все, на что я оказалась способна.

— Верно, – сказал он. – Мари–Кристин.

— Нет. Она была Крис… другая женщина. Взгляд у него стал озадаченный.

— Простите, я вас не понимаю. Вы пытаетесь мне сказать, что вы – Кэтрин Хьюис?

— Да нет, конечно! – Для интеллигентного человека он был на удивление туп. – Я никогда не слышала о Кэтрин Хьюис.

Он тихонько дотронулся ручкой до моей левой ноги.

— Кэтрин Хьюис – так звали девушку, которая была с вами в машине, – сказал он. – Которая погибла. Она просила ее подвезти.

Это не укладывалось у меня в голове.

— Скоро память вернется, – мягко сказал он. Я сделала еще одну попытку:

— Меня зовут… – выпалила я, но все без татку. Я подумала, что если попробовать с ходу, не размышляя, то удастся выловить имя из подсознания, но его там просто не было.

— Это вы чувствуете? – спросил он, проведя ногтем по моей подошве.

— Я все чувствую, – сказала я.

Он сел на кровать и пальцами раздвинул мне веки.

— Попытайтесь еще разок, – мягко сказал он, заглядывая мне, кажется, прямо в мозг. – Назовите мне свое имя.

Я покачала головой.

— Не знаю.

На глаза навернулись слезы.

— Нет, мадмуазель, прошу вас, не расстраивайтесь, – сказал он. – Это совершенно в порядке вещей. Такое часто бывает после сильного потрясения. Через день–два все восстановится.

Я слабо улыбнулась ему сквозь слезы.

— Факты говорят за то, – продолжал он, – что вас зовут Мари–Кристин Масбу. Так написано у вас в паспорте.

Я совсем запуталась.

— Правда? – спросила я.

— Ну, конечно, правда. Таким образом, полиция вас и опознала. По паспорту в вашей сумочке…

Но у меня не было с собой паспорта. И сумочки, разумеется, тоже: ее украли, это точно.

– … которые до сих пор у них, – говорил доктор Верду, изучая мое исцарапанное, опухшее лицо.

— Я могу встать? – спросила я.

Меня охватила паника: почему все так болит? Он не только был явно хороший врач, этот рыжеволосый молодой доктор, но и говорил на разговорном английском почти без ошибок, и понимал разницу между «можно» и «могу». Он сунул руки в карманы и уставился себе под ноги. Он сказал, что подозревает, что некоторые проблемы могут остаться надолго: вряд ли они будут связаны с подвижностью, хотя пока он не уверен на сто процентов, что подвижность восстановится в полном объеме; возможно, периодически будут возникать боли; и наверняка шрамы останутся. Он откашлялся.

— Во всяком случае, – сказал он, – посмотрим, как пойдут дела, а там будет видно. Важно, что вы до сих пор живы. Вам невероятно повезло.