Иван Денисович Ельчуков. Родился в тысяча девятьсот восемьдесят первом. Родители уехали из России в две тысячи восьмом, с тех пор не возвращались. Жил в Петербурге и Москве, подрабатывал, подворовывал, был судим за нанесение тяжких телесных, снова работал, обвинялся в краже и в изнасиловании. Правда, потерпевшая забрала заявление, а тремя днями позже вышла за Ельчукова замуж. Брак продержался полтора месяца.
«Ну и подруги у тебя, Иван Денисович».
Четырнадцать лет, всего четырнадцать было Ивану в тот год, когда убили Полину Грибалеву. Но Джесси Померой, бостонский изверг, начал мучить детей в одиннадцать, а в четырнадцать был убийцей. Дети убивают чаще, чем кажется. Роберту Томпсону и Джону Венеблсу было десять, когда они расправились с двухлетним малышом.
В илюшинской памяти сохранилось достаточно имен, и это были имена не только преступников, но и жертв. И детей, и взрослых. Их голоса звучали у него в голове: «Смотри, что с нами сделали! Большинство из тех, кто совершил эти зверства, был младше Ивана Ельчукова. Посмотри на нас! Ты внимательно смотришь?»
В день убийства Грибалевой по лестницам бывшего общежития бегал мальчишка-подросток. Уголовное дело не сохранилось даже в архивах, а как оно нужно сейчас, черт возьми! Быть может, кто-то из свидетелей описывал этого бегуна. Быть может, он опознал бы его по фотографии.
Илюшин выстраивал хронологию.
В мае девяносто пятого Олейников жестоко подшутил над Иваном. Вернее, шутка самая обычная, в меру глупая для студента. Всего лишь оттянуть резинку вылезших трусов…
Но Иван влюблен. Он странный угрюмый подросток. Что для других неприятное происшествие – для него трагедия. Перенести такое унижение на глазах девушки, которую он боготворит… Надо думать, ему стоило огромного труда принести ей ветку сирени на глазах у посмеивающихся студентов. Он шел к ней через всю комнату, не дыша, под прицелом взглядов; сердце у него колотилось, ноги подкашивались. А еще портвейн!
Страшно представить стыд и ярость, охватившие его после выходки Олейникова. «Хорошо, что не вышел из окна, – мысленно сказал Макар. – Испортил бы и праздник, и клумбу».
Некоторое время спустя Лиана Олейникова покончила с собой. Ее второго сына, которому было всего девять, забрала к себе сначала мать Лианы, затем подруга, и Егор остался один.
Почти один. Рядом была Полина Грибалева. Она понимала Егора, любила его. У них начинался роман.
В сентябре ее убили.
А Нина Тихоновна была убита пятнадцать лет спустя. Незадолго до того, как, по ее словам, собиралась оформить завещание, по которому квартира досталась бы Егору.
Ее племянник обеспечил себе ложное алиби на день убийства.
И не будем забывать о том, что все смерти посвящены Прекрасной Даме. Может быть, той самой, которой Иван нес ветку сирени?
«Допустим, я нашел мотив. Но как это соотносится с книгой?»
Иван Ельчуков не походил на человека, способного заказать в издательстве «Песни ангелов Московской области». Он жил в плохом районе на окраине. Перебивался случайными заработками.
Зачем бы он стал вкладывать деньги в выпуск «Песен ангелов»?
А главное, зачем он убил Свету Капишникову и штукатура Шеломова?
«Вопрос сформулирован неверно. Не зачем, а почему».
«По какой причине убиты именно эти двое? У нападений Хроникера есть логика. Я просто ее не вижу».
Илюшин не мог припомнить, когда он в последний раз так уставал. Временами его охватывало сомнение в том, правильным ли путем он движется. Слишком велика была область допущений. Только «Песни ангелов» доказывали, что все убийства были совершены одним человеком. Если бы не книга, он никогда не объединил бы в одно дело шесть смертей.
После убийства Шеломова что-то произошло. Отчего-то Хроникеру стало важно выпустить книгу. Настолько, что он записал подробности трех убийств, придумал сюжет, объединенный любовью к прекрасной женщине, перекроил убийства, вывернул дело рук своих наизнанку, назначив себя спасителем… И привел самого себя к воротам в небеса.
– А совесть-то тебе, братец, нашептывает, что ты сукин сын, – сказал Илюшин. – Иначе ты не стал бы прикрываться благородной миссией спасения.
Он поговорил с Истриком, обсудил предположение, которое пришло ему на ум. Мог ли Хроникер знать, что в издательстве его заказ отдадут именно Юренцову? Что, если все крутилось не вокруг Олейникова, а вокруг фантаста? И книга была лишь поводом к растянутой пытке? Ничем иным нельзя назвать то состояние, в которое погрузился Юренцов, поняв, что именно он должен написать.
Однако