Лягушки королевы. Что делала МИ-6 у крейсера «Орджоникидзе»

Февраль 1956 года решениями XX съезда КПСС заставил даже его, опытного и бывалого человека, содрогнуться под давлением страшных разоблачений. Нет, они не стали для него чем-то невероятным и неожиданным, как для большинства делегатов съезда. Он знал о многом. Знал и молчал.

В прошлые годы он не мог не видеть, что Сталин сознательно шел на уничтожение целых слоев населения: интеллигенции, крестьянства, даже нескольких народов, полагая, что в них таится вероятность противоборства с ним, великим реформатором общества. Его политика отвергала личность. Она оставляла жить лишь исковерканные страхом человекообразные существа.

Это был патологический страх, страх особый, непреодолимый для миллионов людей.

Сам страх, впрочем, был не в силах покорить, подмять под себя всю страну. Но его подспорьем была поставлена революционная цель. Она освобождала от морали. Позволяла предавать близких, отправлять детей репрессированных в концентрационный лагерь. Сила революции вступила в союз со страхом смерти, с ужасом перед пытками.

XX съезд неожиданно покончил с этим страхом. Сталинизм был объявлен вне закона. Это, пусть даже косвенно, означало, что и сделанное им, генералом Серовым с 1939 года на посту замнаркома НКВД, было совершено во исполнение преступной воли диктатора.

Серов старался не думать об этом. Он не пытался разобраться в истинном смысле давно уже выполненных им приказов. Он был предан партии и ее руководству и никогда не сомневался в их правоте.

«Разве не в верности присяге состоит долг каждого офицера?! — убеждал он себя. — Генерал армии Серов ни разу не замарал чести советского патриота и коммуниста».

В особом отделе архива, куда вошел генерал, стояла гробовая тишина. Сюда, в сердцевину огромного хранилища, не долетал ни один отголосок внешней жизни. Те, кто волею судьбы попадал в архивное управление КГБ на работу, был обречен на затворничество и монашескую уединенность. Служащим этого управления был уготован особый распорядок жизни, который нельзя было нарушать. Не разрешалось вести разговоров о работе ни среди родных, ни среди знакомых. Были исключены самовольные поездки по стране, а тем более за рубеж. Увольнение по собственному желанию и переход на другую работу также были недопустимы. Человек, служивший здесь, становился рабом государственных тайн и секретов на всю оставшуюся жизнь.

В небольшом кабинете генерал увидел двух работавших по его личному указанию офицеров. Это были знатоки своего дела. Мало кто мог разобраться в море бумаг, скопившихся в архиве. Но даже опытным специалистам нужно было переворошить сотни томов, прежде чем в россыпи материалов они могли найти нужный документ. Заблудиться в этих дебрях было легко, научиться эффективно работать — крайне сложно. Порой Серову казалось, что это было сделано отцами-основателями ВЧК/ОГПУ/НКВД специально, чтобы только весьма ограниченный круг лиц мог не затеряться в лабиринте многочисленных и непонятным образом составленных разделов, секций и стеллажей.

Появление Серова заметил старший офицер.

— Товарищ генерал армии, разрешите доложить… — начал было свой доклад капитан Сергеев.

Иван Александрович спокойно остановил его, отвел в сторону и, положив ему на плечо руку, сказал:

— Ты вот что, капитан, оставь-ка мне отобранные тобой документы. Я их сам посмотрю. А ты собирайся в дорогу. Командировочное удостоверение и билеты в Киев получишь у моего помощника. Мне нужно, чтобы ты привез из украинских архивов все необходимые для нас материалы. Запомни: в первую очередь тебя должен интересовать период 39–41-го годов. Наши коллеги в украинском управлении что-то не слишком торопятся с поиском запрошенных мной документов.

Капитан был заметно польщен доверием Председателя.

— Разрешите выполнять? — с готовностью исполнительного офицера выговорил он.

— Ступай.

Капитан поспешно зашагал прочь, а Иван Александрович устроился за столом, заваленном документами, и погрузился в их изучение. Он листал пожелтевшие от времени листки анкет, протоколов допросов, вчитывался в содержание докладов, приказов и постановлений, а сам, между тем, продолжал думать о своем.

На XX съезде генерала впервые избрали членом Центрального Комитета партии. Его позиции в руководстве страны теперь заметно укрепились, и пошатнуть их уже было не по зубам никому — ни в Кремле, ни на Старой площади.

«Моя совесть абсолютно чиста перед народом», — подсказывал искомый ответ внутренний голос Ивана Александровича.

Хрущев сам поручил Серову принять участие в разоблачении культа личности Сталина. Многие материалы для комиссии Поспелова и секретного доклада Хрущева на XX съезде готовил сам Серов и его приближенные, работая не покладая рук в архивах Лубянки. Конечно, кое-какие архивные материалы пришлось ликвидировать. Но и здесь он выполнял приказ. Все материалы, компрометировавшие самого Хрущева, подлежали уничтожению. Естественно, генерал втихую убирал из архивов и компромат на себя. Зачем давать своим политическим врагам возможность для контрнаступления?