Лярва

Передвижения Сучки на ходунках при прогулках удивили и рассмешили её мать. Она отметила, что ребёнок держится обособленно, в сторонке от других детей, и порадовалась этому факту, ибо отсутствие рядом с Сучкой свидетелей только облегчало поставленную задачу. Некоторое время Лярва размышляла, дать ли знать дочери о своём намерении вернуть её, либо же быть осторожною и исполнить задуманное неожиданно. В конце концов холодной майской ночью, в бурю, разделённая с дочерью только стеклом окна, она послала сигнал девочке, оставив последнюю в жутком недоумении.

Далее последовали события, вызвавшие недоумение уже у Лярвы. Однажды вечером она наблюдала из своего укрытия сцену, заставившую её внести коррективы в намеченные действия. Колыванов привёл к девочке седенькую и кругленькую старушку, вкатившуюся на территорию детской площадки, точно мячик. Они сели втроём на скамейку и довольно долго беседовали, после чего оба взрослых вручили ребёнку пакеты с какими-то дарами и удалились. К удивлению Лярвы, с этого дня старушка принялась ежедневно посещать девочку, чем вызвала припадок бешеного озлобления у наблюдательницы. Теперь получалось, что поблизости от Сучки при её прогулках всегда оказывался тот самый свидетель, отсутствие которого совсем недавно столь радовало мать девочки. Свидетель этот явно симпатизировал Сучке и постепенно завоёвывал ответную симпатию. Неизвестная старушка всё более и более сближалась с ребёнком, часто общалась и с воспитателями, и через месяц наблюдений Лярва с удивлением заметила, что при свиданиях во дворе её молчаливая дочь лопочет уже больше и многословнее, нежели её посетительница. Баба Дуня — это была она, разумеется, — гуляла с девочкой, держа её за обрубок ручки, расчёсывала ей волосы, приносила подарки, кормила её из ложки, одевала Сучку в какие-то яркие платьица и к середине лета стала настолько своим человеком на территории приюта, что охрана допускала её внутрь беспрепятственно, завидев издали. Но самым тревожным и очевидным для Лярвы был тот факт, что Сучка уже приметно тосковала, если баба Дуня задерживалась приходом, ёрзала на своей скамейке, часто поглядывала на ворота и с радостной улыбкой спешила навстречу, когда та появлялась. Всё развитие их отношений и стремительное сближение произошли на виду у Лярвы, взиравшей на эту картину своими рыбьими глазами без всякой ревности, но лишь с мрачною и глухою злобой.

Ещё бы — ведь теперь к числу препятствий, требовавших устранения, добавился третий человек, и надлежало дополнительно озаботиться сбором сведений о бабе Дуне. Впрочем, Лярве не составило труда узнать и адрес пожилой женщины.

На этом этапе она осознала, что далее двигаться вперёд одной будет затруднительно и что ей необходим помощник. Нельзя сказать, чтобы она боялась кого-либо из людей, почитаемых ею «препятствиями». Однако здравый смысл подсказывал Лярве, что если со старушкой она управится легко, если с Замалеей — с некоторыми усилиями, но тоже справится, то вот могучий Колыванов ей явно не по зубам. Требовался человек, обладавший в первую очередь громадною физическою силою, затем — решительный и небоязливый, а кроме того, достаточно подчиняемый и управляемый, способный стать простым орудием в руках женщины.

И очень скоро она напала на след такого человека. В забубённых подземных попойках, в пьяных оргиях с нищими и бездомными, среди хмельного бреда, воплей и слёзных признаний своих собутыльников, она услышала однажды о некоем не человеке, но чудовище, о мрачном и гориллоподобном богатыре, воплощённом творении Франкенштейна, которого худая слава змеилась среди бродяг, словно тлетворный дух. Говорили, что он будто бы совершенно не чувствителен к физической боли, что руки его по локоть в крови, что убить, раздавить, чуть не загрызть человека для него — обычное дело, всё равно что выпить ядовитую канализационную жижу либо сожрать на помойке какую-нибудь гадость. Заинтересовавшись этим субъектом, Лярва стала расспрашивать и целенаправленно собирать о нём сведения, а затем и искать его. Сообщаемые ей всё новые подробности были одна другой ужаснее. Например, один бездомный положительно утверждал, что у этого человека нет лика, что лицо его, сколь ни старайся, невозможно разглядеть; однако на требование разъяснений уклончиво отвечал, что хоть и видел этого монстра сам, однако не способен объяснить такой зрительный феномен. Другой предостерегал Лярву, не советовал ей искать этого урода, ибо он — сущее исчадие ада, всегда бродит один, а те, кто ненадолго приставали к нему, затем странным образом исчезали с лица земли, и более их никто не видел. Третий, наконец, прямо объявил, что зловещий субъект питается мертвечиною и сам есть воскресший мертвец. От таких фантастических заявлений Лярва, конечно, отмахивалась, но интерес её к странному и пугающему монстру только возрастал и укреплялся. Впрочем, людей, видевших его лично, было совсем немного, да и те могли просто врать спьяну, тогда как остальные честно заявляли, что не видели и, упаси бог, боятся увидеть.