Лярва

Однако пока она не могла найти его и посему не могла перейти к решительным действиям. А поскольку бездействовать тоже не умела, то решила покамест изводить всех трёх обозначенных врагов, устрашать их и постепенно готовить к грядущей расправе. Не будучи тонким психологом, она доверяла инстинктам и простым звериным чутьём определила, что устрашённый враг — наполовину побеждённый враг.

Колыванову она не решалась показываться на глаза и ограничивалась тем, что изредка подбрасывала ему под дверь трупы собак и кошек. Трупы бывали разными: высохшими, полуразложившимися, а затем и свежими, произведёнными руками самой Лярвы. В конце концов она сочла слишком хлопотным поиск и перенос трупов в дом Колыванова, — и принялась отлавливать и приносить к нему в подъезд живых животных, после чего прямо в подъезде их убивала, потрошила и выворачивала внутренности перед дверью прокурора. Она вымазывала его дверь или порог кровью и нечистотами, писала на стенах подъезда оскорбительные надписи, наконец, подожгла дверь, облив её горючей жидкостью, — однако ни разу и никем не была замечена, действуя по преимуществу ночью. Разумеется, она отдавала себе отчёт в том, что все эти уязвления, по сути, — комариные укусы и не способны поколебать решимости Колыванова. Однако в ней жила необъяснимая уверенность, внутреннее и непоколебимое предчувствие того, что шансы на победу у неё есть и что избранный ею путь — верный и принесёт плоды.

Между тем сам Колыванов, как показала нам беседа его с бабой Дуней, всё это знал и видел, догадывался и о том, чьими руками совершаются все выпады против него, нервничал, злился, но и не думал отступаться от своего решения. К моменту знакомства Сучки и бабы Дуни прокурор в рамках возбуждённого уголовного дела закончил сбор необходимых материалов, допросил чуть не всех жителей родной деревни Лярвы, знал, что она подалась в бега и не живёт в своём доме, и наконец объявил её в розыск.

Она же не знала о том, а узнавши, отнеслась бы с обычным своим равнодушием. Политика устрашения, доведения до невроза Замалеи, производилась ею гораздо более смело и деятельно. Начала она как раз с того самого, чего старалась избегать с Колывановым, — с личного свидания.

Однажды Замалея возвращался домой с работы пешком, шёл в прекрасном настроении, улыбался каким-то своим мыслям — как вдруг из-за угла навстречу ему вышла Лярва. Она быстро приблизилась и остановилась у него на пути как вкопанная. Горящие презрительным пламенем щёлочки рыбьих глаз сверлили его насквозь, исполненные ненавистью и насмешкой. Она была одета в старую и засаленную куртку коричневого цвета, с расползшимися швами и торчащим из дыр серым синтепоном, и ударила ему в нос вонью нечистого тела, а в глаза — материализованным кошмаром самых затаённых его страхов и переживаний. Сказать, что это было подобно сбывшемуся кошмару, — значит сказать очень мало. Замалея с самого дня своей первой встречи с Лярвою страшился этой женщины, и страшился не столько за себя, сколько за семью свою. Неизвестно, как и почему, но в нём угнездилось и теребило душу предчувствие того, что это ещё не конец, что повторное пересечение его судьбы и судьбы монстра в юбке неизбежно, произойдёт очень скоро, и результат этого пересечения, о результате не хотелось думать. Замалея много раз представлял себе, как он будет вести себя при этой встрече, что будет говорить и что делать, и всякий раз при таких мыслях волосы на его голове становились дыбом, а ладони потели и мелко дрожали.

«То, чего боялся я, то и случилось со мной» — сказано в древней книге. И вот уж тот самый монстр в юбке предстал перед ним, неожиданно и ужасно, сверлил его щелевидными глазами, змеил мерзкий рот в безгубой улыбке и издевательски выжидал его реакции. Замалея остановился и обмер, весь мгновенно покрывшись потом. То обстоятельство, что они на улице не одни и прохожие вынуждены огибать обоих, нисколько не успокаивало Замалею, но, пожалуй, в эту минуту даже мешало ему действовать. Потому что первым импульсом к действию, который он почувствовал, был тот самый древний импульс, который однажды уже спас ему жизнь, — именно паническое желание спасаться бегством. Однако вокруг были люди и он не решался на бегство, стыдясь смутить общество странной картиной того, как большой и толстый мужчина убегает от маленькой и тщедушной женщины. Он просто стоял и дрожал мелкою дрожью, находясь в ступоре и осоловело глядя на Лярву. Вероятно, она поняла его состояние, потому что улыбнулась ещё отвратительнее.