Лярва

Оба они были низвержены на самый низ социальной лестницы и, пребывая фактически в первозданно-животном состоянии, не церемонились в вопросах интимной жизни. Она началась меж ними практически незамедлительно и в ту же ночь, на той же куче гниющих отбросов, и раз навсегда сделала Лярву удовлетворённою в этом аспекте. Она познала сладострастие паучихи при соитии с обречённым пауком, телесный голод самки богомола, раскрывающей челюсти над головою самца, — однако с прямо противоположною опасностью, ибо в моменты кульминационных восторгов лишиться жизни в объятиях рисковала женщина, а не мужчина. Впрочем, сочетание восхождения на пик экстаза и возможного низвержения в пропасть небытия доставляли особое, извращённое удовольствие этой женщине, и без того имевшей уже изуверское сознание.

Оценив Гинуса как мужчину и вместе с тем помня о намеченной цели возобновления всего прежнего уклада жизни, Лярва скоро осознала, что Гинус для достижения её цели потребен ей более, чем она ему. Кроме того, имея рядом столь грозного защитника, она могла совершенно забыть о необходимости обороны и борьбы за жизнь против различных бездомных и нищих, населявших те же подземелья, в которых жила сама. Соответственно, ей нужно было ускоренно найти способ стать для Гинуса если не необходимым, то хотя бы удобным сожителем. Решить эту задачу помогли два обстоятельства: с одной стороны, более развитая у любой женщины практичность по сравнению с мужчинами, а с другой — ненасытная прожорливость Гинуса, пребывавшего постоянно в состоянии голода и поисков его утоления.

Прожив с ним несколько дней в том же колодце и смекнув, что питание помойными отбросами для такого богатыря недостаточно, Лярва задумалась о переселении в более хлебное место. И один из собутыльников во время очередной попойки подсказал ей идею: она предложила Гинусу поселиться на городском кладбище.

Действительно, обосновавшись там, они зажили сытнее прежнего, чему было три причины. Во-первых, самые могильные надгробия служили своеобразным столом с яствами, ибо на них родственники умерших имеют обыкновение оставлять пищу после собственных поминовений: бутерброды, печенье, конфеты, рюмки с водкой и прочее. Во-вторых, приезжающий на кладбища народ обычно размягчён и сердоболен, милостыню нищим нередко подаёт и без их просьб, по собственной инициативе, почитая это делом богоугодным и праведным, чуть ли не смягчающим небесный приговор умершему родственнику.

Разумеется, таковая богобоязненная наивность людей приводит только к одному следствию: бесстыдному, алчному, безоглядному на всякие «поминовенья» обжорству и питию водки бездомными, вступающими друг с другом в настоящие смертоубийственные побоища за эту добычу. Впрочем, с таким спутником, как Гинус, Лярва не знала особых хлопот по завоеванию новой территории: побоища очень быстро прекратились, ибо биться скоро стало не с кем. Те из конкурентов, кто поумнее, быстренько унесли ноги, чем сохранили себе жизнь и здоровье. Более глупые, пытавшиеся отстаивать свои права и решить дело силою, получили от кулаков Гинуса тяжелейшие увечья и также покинули кладбище. А глупейший из всех, проявлявший упорство и чрезмерную самонадеянность, поплатился не здоровьем, а жизнью: Гинус в драке просто забил его насмерть. И вот здесь мы подходим к наиболее мрачной части нашей истории — ибо принятием смерти земной путь бездомного не закончился.

В тот вечер Лярва в одиночестве обустраивала новое «гнёздышко», если так можно назвать вырытую и неиспользованную по какой-то причине могилу, которую прежний хозяин, изгнанный Гинусом, расширил, углубил и превратил в землянку. Одна из стен этой землянки непосредственно граничила с соседнею могилой, причём не просто граничила: из этой стены даже выдавался внутрь подземелья угол полусгнившего гроба, что, однако, совершенно не смутило Лярву. В разгар деловитых забот новой хозяйки в отвоёванном жилище косые лучи заходящего солнца, проникающие внутрь подземелья, вдруг были заслонены могучею фигурою Гинуса. Подтащив ко входу в землянку за шиворот только что убитого нищего, он зашвырнул его труп внутрь, прямо под ноги Лярве, после чего удалился, коротко бросив своим низким и густым голосом: «Приготовь».

Она недолго размышляла над смыслом услышанного: он мог быть только один, этот смысл.

В ту тёмную ночь отблески костра с приготовляемою на нём пищей были видны издалека; сполохи достигали проходящей мимо кладбища дороги, по которой сновали в обе стороны автомобили. Водители, проносясь мимо, видели эти блики и, возможно, догадывались, что ночью на кладбище жечь костры могут только бездомные. Возможно, у кого-нибудь из них мелькала мысль и о том, что костёр горит не просто так, а на нём готовится некое яство. Не исключено даже, что кто-то из водителей мог предположить, что этим яством является поджариваемое на огне мясо. Но никто из них даже в страшном сне не мог себе представить, что мясо может быть человеческим. Об этом знали только двое.