Либеллофобия

Лёд сковал ноги эзера уже до самого дна. А если правда? Да нет, это была уловка. Бездарный крючок, фальшь. Но нести на сердце груз детоубийцы я не собиралась. Моя жизнь – теперь, должно быть, бесконечно длинная – казалась слишком ценной, чтобы прожить её копией Кайнорта Бритца. Вода колыхнулась назад. И тотчас залила край с новой силой.

– Эмбер, умоляю! – нотки отчаяния в голосе злодея теперь совсем не радовали.

Вода отталкивалась и возвращалась, ударяя по камню и рукам Маррады на нём. Тормозя поток, я в итоге делала только хуже.

– Я не… она не слушается. Не получается!

– Просто выдохни и успокойся, – попытался Бритц, но сам понимал, что несёт чушь, задыхаясь от волнения.

– Я не могу!

– Тогда пусти меня! Скорее!

Неповоротливо, с большой натугой, но диастимагия подчинилась. Я разморозила воду вокруг эзера. Кроша остатки льда, Кайнорт бросился к Марраде.

В тот же миг партизанская сеть изловила его на лету и потащила к берегу. А бабочка сорвалась. Река покатила её в кратер по осколкам. Визг заледенил душу и оборвался.

– Маррада! Нет! – Бритц бесновался в сети, летели брызги и кусочки крыльев.

– Ула!

Волкаш звал меня с берега. Партизаны тащили пленного маршала, ещё двое пытались накинуть петлю на богомола.

– Не трогай! – воскликнула я, посылая в карминцев тяжёлую волну.

– Ула… Прекрати! Послушай, крошка, давай к нам!

Я не отвечала, пока не разморозила богомола и не выбросила с водой на другой берег. Так и не разобрала, кто это был. Партизаны никак не могли усмирить Бритца. Карминцев швыряло по сторонам, сеть прорвалась. Волкаш обратился скорпионом:

– Ошейник, ошейник защёлкивай, твою ж мать!

Когда я полуголая добрела к берегу сквозь стоячую воду – она опять меня слушалась, проклятая, – Кайнорта уже скрутили. Он уже не мог превратиться, но не унимался, перейдя от агрессии к мольбам:

– Волкаш, прошу тебя! Она беременна! Её нельзя оставлять в кратере! – голос сорвался до хрипа. – Пожалуйста, помоги ей!

Его пнули в живот, оттаскивая от атамана. Ударом по голове наконец заставили замолчать и поволокли к земляркам, нарочно возя по всем осколкам. Никто, никто не имел права осуждать карминцев.

– А что, если правда? – я тряслась, пока атаман оборачивал меня в свою куртку. – А если она ждёт ребёнка? Волкаш!

– Что? Конечно, нет! Послушать величайшего враля и разбиться о стёкла, доставая труп? Всё кончено, Ула. Выдыхай.

– Я не Ула. Я Эмбер.

Волкаш сгрёб меня в объятия:

– Мои поздравления, диастимаг. Такой силы на своём веку я ещё не встречал.

– Вода не слушается. Не понимаю я её. Не понимаю!

– Нужно время. Ула… Эмбер, нужно уходить: флагман вне досягаемости, кто-то увёл его на орбиту.

– Это Ёрль. Но он ещё вернётся за богомолом. А Инфер улетел к Альде Хокс.

– В любом случае, здесь война окончена. Нужно замести следы, чтобы те, кто выжил, не явились за Бритцем.

– Что вы с ним сделаете?

– Отдадим карминцам в Гранае. Они заслужили вырвать ему крылья.

Мы спустились в землярку, и через несколько минут у реки не осталось и следа партизан. Только разгром, смерть и стёкла. Вода наполняла кратер спокойно и ровно. Как неживая.

Я тоже была неживой.

Глава 41. Я вернусь, когда ты станешь чудовищем

Три дня всходили солнца, шли дожди, три дня я пролежала носом к стене в землярке. Мы прибыли под Гранай, где Чпух и Баушка Мац безуспешно носили мне пить и есть. Одна с увещеваниями, другой будто ненароком оставляя на моей подушке кулёк с карминелью и роняя в ноги термос. Но карминель не лезла в горло. Воду я даже видеть не могла. Мне было никак. Жизнь балансировала на нуле, как эквилибринт:

плюс один – я стала диастимагом;

минус один – потеряла папу, который бы этому обрадовался;

плюс один – я отомстила Кайнорту Бритцу;

минус один – но убила Марраду;

плюс один – Урьюи не погибнет;

минус один – шчеры станут рабами эзеров.

Вот так.

О судьбе Кайнорта Бритца я три дня не имела понятия и даже не заикалась. «Надеюсь, его уже казнили», – повторяла и повторяла себе, впадая в тошное забытье. И просыпаясь, первым делом пугалась этой мысли. Пыталась встать, сесть или хотя бы отвернуться от стены… тратила на это все силы и… не могла. И засыпала вновь, повторяя, что злодею, наверно, уже не больно.

Баушка Мац допытывалась, какого лешего меня гложет, но разве я могла сказать? Я и внутреннему голосу запретила облекать ответ в осмысленные фразы, ибо их значение пугало сильнее смерти. Нет, я не хотела говорить о Бритце. На третий день Баушка Мац привезла какого-то лекаря. Всё, что им удалось, это вытащить последние стеклянные занозы и влить мне по вене физраствор. Лекарь шушукался в углу, а я вдруг начала безудержно плакать и к вечеру растратила большую часть чужих стараний.

А потом вернулся Волкаш. Он сел на кровать и гладил меня по голове, распутывал волосы.

– Доктор сказал, ты не дала осмотреть себя полностью.

– Всё в порядке.

– Но ты ведь не помнишь целых полч…

– Поэтому всё в порядке! Уходи.

– Я знаю, что тебя приободрит, – придумал он. – Только выпей это.