Либеллофобия

Позже в трейлере Баушка Мац качала головой и одобрительно цокала:

– Фигурка-то у тебя тощая, зато ножки ладные, длинные. А глазищи! Волосы только отрезать пришлось. Не сберегла, вываляла в саже. Ну, ничего. И по плечи сойдёт.

– Нахваливаешь, как товар с рынка невольников, – смутилась я. – Может, мне обратно в комбез?

– Глупая, ты должна быть чересчур хороша для солдатни. Тебе же в штабе нужно остаться, так? Надо понравиться старшим.

– Я не буду с ними спать.

– А тебе ещё никто и не предложит! – буркнула Мац. – Ишь, замяукала. Вот солдаты уж точно затаскают по койкам, а офицер для красоты оставит. Бритц так вообще – минори. Эти со всякими не ложатся, много о себе мнят.

– Для красоты оставят? Баушка Мац, так ведь я уродина. На месте офицера я отправила бы такое рыло в свинарник, а не в штаб.

На этих словах даже в носу защипало.

– Ну-ка, подойди к свету.

Карминка взяла из бардачка какой-то бутылёк, смочила кусок марли и приложила к моей щеке. Корочка зашипела, но больно не было.

– Отёки спали, – бормотала Мац и отпихивала мою руку, настойчиво обрабатывая шрамы. – Большие синяки мы тебе вывели. И корки сейчас размягчим. Потом умоешься – я тебе настоящей воды плесну – и больше не будет кровить. Где уродина? Я тебя без шрамов не видала. Не знаю, может, ты красотою Пламию затмевала… тогда теперь-то уж, конечно, куда уж тебе до Пламии…

– Нет, не затмевала, – рассмеялась я.

Не стала больше ныть. Это уже звучало бы неблагодарно. За десять дней я одна извела здесь столько воды, сколько весь отряд тратил за месяц.

Мы ехали к эзерам на тропоцикле Волкаша. На двухколёсном самодельном звере, быстром, но оглушительном. Вечером он вывез нас к нужному месту. Туманной пустоши, где болото граничило с каменистыми гребнями и другим таким же болотом. Волкаш назвал это Кумачовой Вечью. Ветер швырял мои юбки, сыпалась кудрявая стружка: где-то над нами проплывала примёрзшая к сфере пилорама. Волкаш достал узкий чокер из серого металла. Подцепил невидимый крючок, чтобы раскрыть.

– Ошейник рабыни, не спрашивай, как достался, – сказал он и застегнул на мне чокер, сам морщась, будто от боли. – С этой минуты ты не сможешь превращаться. Только выпускать хелицеры.

– А это правда – про рефлекс на чужаков? Чпух рассказал.

– Правда. Если эзер вздумает поцеловать тебя в губы, ты вонзишь клыки прежде, чем сообразишь, что происходит. Но никто из них нарываться не станет, не бойся.

Прощание вышло скомканным. Волкашу нельзя было отсвечивать у тараканьих границ. Может, атаман не был бы так суров, если бы не этот ветер.

– Иди, – сказал он охрипшим голосом. – Заберись повыше на гребень, они сами тебя увидят. Скажешь, потерялась на днях.

– Волкаш… если получится… если маршалов не станет, ты ведь освободишь эквилибринт?

– Я сделаю, что смогу, Ула.

Он рванул молнию на куртке под самое горло и завёл тропоцикл. Опять одна. У меня с собой ничего не было, ведь по легенде рабыня отстала, а не сбежала. Только линкомм на запястье. Спутниковый, а значит, бесполезный. Я выпросила его у Баушки Мац и носила в качестве часов. Воняло болотом. От дальнего истукана отделилась тёмная точка: эзеры выслали патрульный дрон. Спустя минуту он перегородил дорогу и пискнул, требуя остановиться. А потом завис над макушкой и сканировал с головы до ног, решая: вызвать хозяина или убить на месте.

Глава 21. Какая от тебя польза?

Патрульные эзеры старательно обыскали меня, окунув лицом в жижу. Особенно почему-то боялись найти руженит. К большому облегчению выяснилось, что без санкции какого-то ежа они не могут и пальцем тронуть пленника. Поэтому меня крепко связали и кинули поперёк хребта громадного золотого зверя, прикрыв сверху брезентом. На каждой кочке перья зверя дёргали током, и я чувствовала, как встают дыбом наэлектризованные волосы. Так мы плыли несколько часов. В лицо смачно летела грязь. Кудахтали дикие болотные барьяшки: им помешали сосать газ. Я замёрзла под брезентом, свело кишки и тошнило. У ворот Кумачовой Вечи патрульный стащил меня со звериного хребта за волосы, и я скатилась вниз головой. Эзер наступил на юбку. Подол из чёрного шёлка разошёлся снизу вверх от резкого толчка.

– Всё равно распределят к солдатне, раз сбежала, – процедил он напарнику.

– Я потерялась.

– Рот закрой.

Мне развязали ноги, чтобы приволочь в штабной контур. Там долго толкали по коридорам, пока эзеры искали какой-то «ёрль», спрашивая его у каждого встречного. Наконец им, видимо, отсыпали этого самого ёрля, и обрадованные, эзеры потащил меня в филармонию. Да, я не ослышалась. В филармонию.

Ёрль нашёлся в актовом зале. Из концертного он превратился в спортивный: инструменты, пюпитры и бархатные стулья разнесли по углам. Свет был приглушён, пахло старым деревом, магнезией и рабочим потом. В углу на огороженном плазмой ринге боролись двое, покрикивал тренер, а в центре зала рыжая девушка лупила кожаный мешок. Конвоирам приказали ждать, пока офицеры закончат тренировку. Меня толкнули спиной на резные перила, украшавшие подмостки.