Личные истины

Мыслитель, если он действительно глубокомыслен, занимается чем-то таким, что не может вызвать сочувствия у «широкой публики». Никаких смелых обобщений, широких построений, но только кропотливое собирание смыслов. Полная противоположность развеселой прогулке, которой давно уже предается обыватель – прогулке, в ходе которой ценности разбрасываются направо и налево, всё больше освобождая идущего. Мыслитель занят чем-то совершенно противоположным, ищет не легкости, а достаточно тяжелого бремени, поднятие которого только и облагораживает. «Как бы еще больше освободить человека?», спрашивает эпоха; «Как бы заставить человека снова поднять оставленное бремя?», об этом спрашиваю я. «Умение отказываться и стремиться», так можно кратко определить нравственность; это умение в наименьшей степени развиваемо в современном человеке. Что значит «поступать нравственно»? – Воздерживаться от возможных поступков и совершать необходимые, т. е. постоянно налагать волю на свои хотения. «Что можешь, то не всегда делай; что должен – делай всегда». Мировоззрение совершенно неприемлемое для эпохи освобождения от всякого бремени!

«Да ты что за святой, чтобы нам о совести говорить!» Так можно спросить. Но совесть – не святость; святость – только недостижимая звезда на небосводе совести. Для святого должное становится желаемым, т. е. закон и воля соединяются в одно; у обыкновенного же человека они всегда в разладе…

«Но зачем же, – могут спросить дальше, – все эти бессмысленные насилия над человеческой природой, которая так явно хочет силы и власти?» В этом вопросе уже содержится ответ, и ответ неверный, т. к. в человеке две природы. Побуждения низшего порядка выдаются за побуждения общечеловеческие, тогда как нравственный закон тоже укоренен в человеке, а иначе и самого этого закона у нас бы не было. Выводить нравственность из потребностей общественной жизни, как это принято теперь, по меньшей мере наивно. Любить ближнего, с точки зрения интересов общежития – явное излишество. Для существования общества довольно и более простого правила: «пожри слабого, покорись сильному». Новейшая мысль до неразделимости смешала

нравственность и правила поведения в обществе, как будто они всегда и всюду представляли одно, тогда как на самом деле они могут не просто расходиться, но расходиться чрезвычайно. Это ошибка утонченной и высокоразвитой эпохи, для которой нравственность и закон предельно сблизились, что бывало в истории далеко не всегда. Достаточно вспомнить не только древний мир, но даже и средневековье. Нравственность, чаще всего, была для ближних; общественный закон определял отношение к дальнему

, и между первым и вторым нередко была пропасть. Только новейшая европейская культура достигла той утонченности, при которой для дальнего и ближнего применяется (по меньшей мере, на словах) одна мера. И эту-то утонченность Ницше и его последователи приняли за норму.

***

Мнения Шатова («Бесы») о Боге и народе принято считать выражением неясности взглядов самого Достоевского, чем-то подлежащим опровержению. Однако есть какая-то действительная связь между Богом и нацией, которая выражается косвенно – в отношении к ним. Кто не видит Бога, тот (обычно) не признаёт и национальности как другого сверхличного единства. Отвержение Бога и взгляд на народность как на «гражданство» или «особое устройство податной системы» (как насмешливо говорил Достоевский о русских западниках, всё национальное – по сей день, замечу – полагающих недоразумением) – отличительная черта либерала, по меньшей мере, в России. Непризнание одного влечет почему-то и невидение другого, так что Бог и нация в каком-то отношении оказываются действительно нераздельны. Для крайнего индивидуалиста (а либералы всегда были крайними и последовательными индивидуалистами; последовательный либерализм есть

мировоззрение одиночки) всё запредельное по отношению к его личности не существует. В этом отношении и нация (другие), и Бог (Другой) для него в равной степени «метафизика», нечто невыводимое из опыта. Шатов, конечно, совершает подмену, говоря о Божестве как «атрибуте нации». Но чутье ведет его верно: как нация, так и Бог суть сверхличные единства, хотя и разного рода, видимые только особым образом направленному взгляду, и оба – дающие жизнь нашим начинаниям, если мы начинаем с Богом и родиной в сердце. Либерализм им полностью противоположен, т. к. есть учение о жизни без Бога и родины.

ІІІ. О внутреннем человеке

***

Есть сладость отчаяния, лучше всего известная детям с их как бы беспричинными рыданиями. Отчаяние замкнуто в себе, не имеет будущего или прошлого, видит в себе последнюю, крайнюю боль и потому ищет последнего, крайнего утешения, с самой острой надеждой ожидает такого утешения. Отчаяние наиболее расположено к вере и чуду, и чудо ему дается.

***