Личные истины

Необходимо уточнить, что полнота жизни, о которой я говорю, – не в отсутствии телесного, а в полноте душевного. Радости и удовольствия действительно невинны, как теперь и говорят, но только тогда, когда они существуют сами по себе, когда за ними нет темного стремления к наслаждению, т. е. когда они не целеустремленны и, если можно так сказать, омывают

наше внутреннее «я», но не затопляют его целиком… Здесь тонкая граница смыслов: радоваться значит на лету соприкасаться с большим числом вещей, испытывая удовольствие от неожиданности и новизны и самой по себе приятной встречи; наслаждаться означает погружаться в глубину уже хорошо изведанного чувства, сознательно желая удовлетворения… Именно поэтому радуются дети, а наслаждаются те, кто всё больше и больше от них далеки, и подражать следует именно детям, для которых мир богаче и ничто в нем не существует исключительно для них и их потребностей… а всё просто есть

, и есть чудесно.

***

– Ты не раз признавался, что вас, людей духа, искушает дьявол. Так чем же вы лучше?

– Нас он искушает, а вами повелевает. Иные люди слишком просты

для искушений. Они как смиренные дети, у которых даже для бунта нет сил; и весь их грех в том, что они всю жизнь следуют за другими. Кого любит дьявол? Тех, кто говорит: «Будем как все. Сила солому ломит. Как все, так и я». Кто не удосужился созреть, кто не дорос до собственных мнений – тех дьявол любит и увлекает на широкий путь, на котором они могут «быть как все».

– Так значит, ты предлагаешь нам в качестве искомого вечную неустойчивость, борьбу с так называемыми «страстями», а страстями, в свою очередь, объявляешь естественные наши стремления. Ты называешь неестественным то, что нам сродно, и вместо него предлагаешь какой-то «дух», которого никто никогда не видел, который если и был, то когда-то прежде… Нет, истинный соблазнитель – ты!

***

Чем больше мы погружаемся в ощущения плоти, тем больше будет томить нас смерть. Смерть именно в плоти; она для тела; и чем больше душа будет связывать себя с радостями и упованиями тела, тем острее будет ее чувство смерти. Путь удовольствий есть путь смертной тоски. Гедонизм – скрытая разновидность самоубийства. Главное и неразрешимое его противоречие в том, что удовлетворение тела нисколько не удовлетворяет душу. Поиском всё новых ощущений возбуждают тело, а душа посреди удовольствий чувствует только тянущую пустоту. Ничем материальным не наполняется душа, даже больше – всё земное тянет ее вниз. Это не умозрение, а несомненный душевный опыт. «Я срывал цветы неправедных удовольствий», говорил о себе Оскар Уайлд. Но и «праведные» ничуть не лучше «неправедных»; и те, и другие ввергают душу в темноту. Наслаждаясь, душа только учится алкать и никогда не насыщаться, п. ч. насыщается, собственно говоря, только тело, чему душа лишь свидетель. Не имеющие духовной природы наслаждения суть всегда удовольствия наблюдателя

, ведь душа не принимает участия в радостях тела и только наблюдает их со стороны… Таким образом, она радует не себя, сама же учится только бесконечно алкать, всё более разнообразя никогда не ведущие к удовлетворению, поскольку чужие желания.

***

Чем выше развитие существа, тем меньше места в его жизни занимает целесообразность. Дух, как высшая ступень на лестнице жизни, нецелесообразен совершенно. В этом главная причина неудачи всех попыток «рационально» объяснить и преобразовать общество. Главное, о котором пеклись преобразователи, оказывается второстепенным с точки зрения человеческой жизни; и напротив – второстепенные и неразумные подробности оказываются главными составляющими этой жизни… «Рационально устроить» общество можно только с условием понижения уровня, смотря на человечество как на, грубо говоря, конный завод. Это путь, которого не избежал и великий Платон, не говоря уже о более поздних мечтателях. Чтобы быть вполне человеком, нужно быть достаточно неразумным; чем более целесообразно мы поступаем сами и принуждаем поступать других, тем ближе мы делаемся к животным. Оттого-то великие революционеры и могильщики старого общества имеют так мало человеческого в себе! Они угрюмо-рациональны; всё истинно-человеческое их раздражает, будь то любовь, искусство или религия. Вот противоречие: движение к «высшей разумности», т. е. к невозмущаемости целесообразных действий ничем посторонним, только приближает человека к зверю, которым правят целесообразность наравне со случайностью.