Личные истины

Герцен так ополчался на Jenseits 

²⁷ не потому, что его соблазнил Фейербах, а потому, что он был достаточно поверхностным для того, чтобы не находить ничего потустороннего в себе

. Ведь если бы мир иной не присутствовал в нас самих, слова о потустороннем так и остались бы словами, не имеющими никакой власти. И Христос говорил, что «Царство Небесное внутри вас есть», т. е. его можно коснуться, оно не так уж чуждо нашему миру. Весь вопрос в тонкости слуха и духовной установке личности – слышит ли она, позволяет ли себе слышать голос из глубины. Скажем, самоощущение людей творчества, которое ясно говорит об «удвоении я», о присутствии в них, помимо личности, кого-то другого, кого принято называть то музой, то душой – его тоже можно отвергнуть только потому, что оно не всем доступно. Но вдохновение и чувство второго, творящего «я» существует независимо от нашего к нему отношения. Так же и с Jenseits. Почитайте Набокова – этот внешне безрелигиозный писатель немало говорит, пусть и мимоходом, о чувстве прозрения под пестрой тканью бытия ее иной стороны. Раскройте «Дар»: «весь этот переплет случайных мыслей, как и всё прочее, швы и просветы весеннего дня, неровности воздуха, грубые, так и сяк скрещивающиеся нити неразборчивых звуков – не что иное как изнанка великолепной ткани, с постепенным ростом и оживлением невидимых… образов на ее

лицевой стороне». Настоящий, глубокий поэт не может этого не чувствовать; можно только быть неуверенным в толковании своих чувств. Снова говоря словами Набокова: «Не в… косматых снах дается смертному редкий случай заглянуть за свои пределы, а дается этот случай нам наяву, когда мы в полном блеске сознания, в минуты радости, силы и удачи – на мачте, на перевале, за рабочим столом… И хоть мало различаешь во мгле, всё же блаженно верится, что смотришь туда, куда нужно».

***

Если бы выяснить раз и навсегда, что такое красота и какова ее связь с тем, что вызывает желание. Лев Толстой решил вопрос, отказавшись от красоты совсем. Где начинается обман? С какого места к красоте примешивается чувственность? Скажем, красота горной гряды, красота заката, красота моря – они ничего не говорят нашей чувственности. Поднимемся выше: красота древесного листа, красота луга и леса: есть ли в них чувственное? Кажется, всё еще нет. И вот венец и загадка: красота человеческого тела, в которой прекрасное сочетается с желанным. Где желание, там грех. Но что такое грех? Думаю, можно сказать: готовность подчиняться низшим стремлениям. Стало быть, противоречие в том, что красота сама по себе нас возвышает, а чувственное в ней тянет нас вниз, к вдохновению примешивая вожделение… И как же нам быть? Не поднимать глаз на человека, или способность вызывать желание принять за красоту и на том успокоиться, как это делал Розанов? О том же говорит Платон в «Федре», описывая двух коней, влекущих колесницу души, один из которых созерцает, другой алчет. Но Платон, как человек более гармонической эпохи, считал, что и та душа, которая не удержала бег второго коня, всё равно еще может спастись: «ведь нет такого закона, чтобы сходили во мрак и странствовали под землей те, кто уже вступил на путь поднебесного странствия». Хорошо было бы и нам разделять уверенность Платона в том, что красота не способна до конца погубить душу!

***