Личный враг Бонапарта

– Нет! – Рафика гордо вскинула голову. – Я адалакса – звезда этого странного гарема, где каждый может быть султаном. Но мой султан – ты. – Она опустилась на колени, взяла Шуркину руку и приложила ее ко лбу. – Прощай, будь счастлив.

Полковник откровенно не понимал, почему женщины – самые разные – ценят его и хотят помнить. Не иначе, конек заговоренный! С этой самодовольной мыслью он отправился в посольство и скоро выкинул принцессу «Тысячи и одной ночи» из головы. Следовало сосредоточиться на ее сведениях.

А Рафика до вечера вздыхала по клиенту, который не делал различия между ней и настоящей любовницей. Платил за свои удовольствия, а доставлял их сам. И был, в конце концов, мужчиной. Не скотом, как многие.

Они встретились через семь лет, когда русские пришли в Париж. А сама принцесса аравийских грез, выучившись бухгалтерии, заняла место мадам Сандомир. Вот был пассаж! Она выставила для него лучших девочек. Но он, уже генерал-майор, согласился только на вечер с ней.

* * *

«Мы решили начать приготовление к побегу».

А. Х. Бенкендорф

Запершись у себя в спальне, Бенкендорф развернул карту, на которой свинцовым карандашом проложил путь Жоржины от Парижа до Амстердама. Ему уже прислали паспорт из голландского посольства, переданный через министерство полиции. Полагаться на эту бумажку не стоило.

Следовало получить новый, желательно от австрийцев, по своим каналам и на другое имя. Найти на улице женщину, смахивавшую на Жорж, то есть высокую и черную, не составляло труда. А за сто франков любая зеленщица согласилась бы не то что отдать имя – продать душу, если бы этот товар кого-то интересовал.

Итак, он справится. Но надо торопиться.

Еще одно. Новый маршрут. Через другие города, к другой границе. Выглядело сложнее, но полковник послюнил карандаш и засел за карту. Он не позволит Фуше так просто сорвать масть! Но зачем министр полиции пустился в самостоятельную игру? Явно неугодную императору?

На каждом шагу Александр Христофорович натыкался на необходимость знать больше, чем знал.

Возможно, Фуше хочет погубить Талейрана, раскрыв его связи с русскими. А, возможно, они заодно. Оба не хотят, чтобы Наполеон контактировал с царем напрямую, через Жорж, без контроля министров. Тогда его, Бенкендорфа, противник сам Талейран? Именно ему не нужна Жоржина в Петербурге.

Или англичане? Или австрийцы? Голова шла кругом. Можно было сесть на пол и закричать от отчаяния.

Полковник вовремя сказал себе: «Не важно, что наверху. От этого мои действия не меняются. Новые документы. Новая дорога. И очень быстрая скачка». Только бы Жоржина не подвела!

Но Жорж как раз подвела.

* * *

«Прежде чем она успевала произнести хоть одно слово, гром рукоплесканий прокатывался от партера до галереи. Ее пронзительный голос скандировал каждый слог с жестокой медлительностью, усугублявшей стеснение в груди».

Т. Горье

Приближался день премьеры. Актриса все больше вздыхала по парижской публике, которую покидала неизвестно зачем. Сумеют ли варвары оценить ее талант? Признают ли чужеземку царицей сцены?

Она чуть не сорвалась с крючка. А полковник развесив уши едва ей не поспособствовал. Но что-то железное уже просыпалось в нем. Что-то, помимо желания и самой покорной любви, не позволяло ослабить хватку.

Дорожная карета была приготовлена. Вещи собраны. Настал день премьеры «Артаксеркса». Жоржина обещала провалить спектакль, чтобы обрести на неделю-другую свободу от театральной суеты. Шурка слабо ей верил. Талант владеет человеком едва ли не сильнее, чем порок. Приучите женщину к дорогим покупкам, а мужчину к игре, и их не остановить. Но трижды не остановишь художника. Даже в нищете он будет малевать углем на стенах домов.

Бенкендорф понимал, что заставить Жоржину играть плохо – то же самое, что придерживать призовую лошадь на скачках. Она привыкла к первенству и могла сбросить жокея.

Поэтому Шурка нервничал до премьеры, на премьере и еще больше – после премьеры.

Театр ломился. Снизу из партера полковник видел в ложе графиню Висконти с Бертье. Та дружески и чуть победно улыбнулась ему: мол, понял, где ты без меня? Но сейчас Бенкендорф не испытывал даже мук тщеславия. Все его восхищение, все честолюбие, все надежды сосредоточились на Жорж. Она блистала.

В перерыве между действиями к полковнику пробился автор пьесы, имени которого любовник примы никак не мог запомнить. Только что в гримерке он целовал руки Жоржины и умолял играть так, чтобы все завистники примолкли.

– В театральном мире столько интриг, ненависти, подсиживания, – твердил драматург Бенкендорфу. – Если вы ее любите, аплодируйте громче. Мне сказали, что пьесу освищут!