Лиловые орхидеи

Гэвин смеется, берет одну и кидает ее в рот. Я смотрю, как он жует. Я изучаю его лицо и пытаюсь найти различия между мужчиной, сидящим передо мной, и двадцатилетним студентом, которого я когда-то знала. Черты его лица стали резче, более выраженными, в уголках глаз наметились небольшие морщинки. Но он все еще прекрасен – может быть, даже еще более прекрасен, потому что в его лице теперь чувствуется характер. Меня осеняет, что он отрастил волосы с тех пор, как мы встретились в Чикаго. Интересно, он специально это сделал, чтобы стать еще больше похожим на себя тогдашнего? Мне нравятся его волосы. Может, даже слишком нравятся?

Мы ужинаем и вспоминаем наше первое свидание, после которого прошло уже столько лет. Я намеренно не притрагиваюсь к своей картошке – и этот факт не остается назамеченным.

Гэвин кивает на мою тарелку.

– Хочешь поиграть, да?

– Можно.

Я пожимаю плечами, словно это и не было моим намерением.

– Ладно, спрашивай! Я все еще голоден, – говорит он.

– Как продвигается развод? – спрашиваю я.

Он морщится:

– Черт, Бэйлор. Сразу бьешь ниже пояса, да?

Я не смеюсь над его шуткой. Он становится серьезным и говорит:

– На это нужно время. Даже неоспариваемый развод может занять полгода.

– А она хочет оспорить? – спрашиваю я, вертя в пальцах ножку бокала.

– Нет, не думаю, – говорит Гэвин. – Но точно пока не знаю. Ее адвокат еще не представил ответ. Кажется, у них на это есть еще пара недель. Но оспаривать для нее совершенно бессмысленно. Я ее ненавижу. О примирении не может быть и речи. К тому же у нас железобетонный брачный договор, поэтому волноваться не о чем.

Он берет еще картошку фри.

– Следующий вопрос!

Я смягчаюсь.

– Как ты перенес смерть отца? – спрашиваю я. – Мои соболезнования, кстати. Я знаю, что вы не были близки, но все равно тяжело, когда умирает один из родителей.

– Спасибо, – говорит он. – Я был в порядке. Он всегда вел себя со мной как козел, но мне было жалко маму. Она-то его явно любила. В прошлом году она снова вышла замуж, и я никогда не видел ее такой счастливой. И еще мама ужасно рада, что у нее есть внук. У меня с трудом получается не подпускать ее к вам.

У меня перехватывает дыхание.

– Гэвин, тебе не нужно этого делать! Она его бабушка. У нее есть полное право с ним видеться.

Он пожимает плечами и берет еще кусочек картошки, вертя его между пальцами.

– Я не хочу на вас давить. Я изо всех сил пытаюсь тебя не притеснять, Бэй. Мне кажется, что если я скажу хоть одно неверное слово, сделаю хоть одно неверное движение, то ты убежишь от меня навсегда.

Я хмурю брови.

– Ты правда так думаешь? – спрашиваю я, не веря своим ушам.

– Ну… да, – говорит он. – Ты в буквальном смысле выбегаешь за дверь каждый раз после секса или после серьезного разговора. Когда я начинаю думать, что мы куда-то продвинулись, ты отступаешь назад.

Он берет тарелку с картошкой и протягивает ее мне.

– Почему ты не пускаешь меня, Бэй? Чего ты боишься?

Я чувствую. Чувствую, как дрожат стены, окружающие мое сердце. Они готовы рухнуть, но я им не позволю, я восстанавливаю укрепления, пока по моим щекам текут слезы.

– Всего, – шепчу я.

Я всегда была с ним честна.

Он ставит картошку на стол и прижимает меня к себе, обнимая меня, насколько это возможно на тесном диванчике.

– Ох, милая, – говорит он. – Тебе нечего бояться. Я обещаю.

Я пытаюсь заставить нижнюю губу не дрожать.

– Но ты измотан, Гэвин. Ты не можешь так продолжать. Твои силы уже на исходе. Ты не сможешь всю жизнь летать к нам на каждые выходные. Это тебя добьет.

– Я не делаю ничего, чего бы я не хотел, – говорит он, гладя меня по бедру под столом. – Думаешь, я приезжаю сюда каждую неделю из чувства долга? Это лучшая часть моей недели, Бэйлор, – лучшая часть моей жизни. Ты и Мэддокс – это теперь моя жизнь. Я всегда буду приезжать каждые выходные, если потребуется.

Гэвин берет меня за подбородок и аккуратно поднимает мою голову, так что ему видно мое лицо и текущие по нему слезы. Он вздыхает.

– Я совсем не так представлял себе это свидание. Я думал, что будет больше веселья и флирта, а не глубокомысленных философских бесед.

Я смеюсь, несмотря на комок в горле.

– Да, извини, – говорю я, вытирая остатки слез. – Так о чем ты хотел поговорить?

Он наклоняет голову и размышляет. Потом говорит:

– Я хочу услышать про то, как ты в школе купалась голышом.

– Тьфу! Проклятый предатель! – восклицаю я. – Крис поклялся, что никогда никому об этом не расскажет.

– Ну, он не рассказал мне никаких подробностей, у него это вырвалось случайно, когда он был подшофе в прошлые выходные, – с улыбкой говорит он. – Он сказал, что если я хочу услышать всю историю целиком, мне нужно спросить у тебя.

– Оставь свою картошку себе, – говорю я. – Я унесу эту историю с собой в могилу.

Он смеется:

– Однажды я заставлю тебя мне рассказать, Митчелл. А пока расскажи мне про свою следующую книгу.

Я напрягаюсь. Он мог как-то о ней узнать?

– Я не рассказываю про свои книги, пока не закончу рукопись. Ни Кэлли, ни агенту. И уж точно не тебе, Макбрайд.

Он отодвигает от меня тарелку с картошкой фри.