Линкольн, Ленин, Франко: гражданские войны в зеркале истории

Отрадным фактом были и примирительные импульсы, исходившие из эмигрантского лагеря начиная с 1930‑х годов. Позиции непримиримых антикоммунистов временами заметно слабели. Известно, что низложенный большевиками, бежавший от них и безжалостно осмеянный их пропагандой Керенский тем не менее публично защищал сталинскую индустриализацию от нападок троцкистов и анархистов. Также бежавший от красных Милюков с 1933 года стал призывать всех эмигрантов при нападении на СССР любой державы «быть на стороне родины». Люто ненавидевший все связанное с красными генерал Кутепов тем не менее отказался в конце 1920‑х годов стать партнером Японии в разработанных токийскими стратегами проектах захвата русского Дальнего Востока. В унисон с погибшим Колчаком Кутепов заявил тогда: «Пусть лучше там стоит красная армия». Доживший до 1943 года престарелый конституционный демократ, один из столпов Государственной думы и творцов недолговечной Российской республики, подобно Бунину, Рахманинову и многим рядовым эмигрантам, Милюков от души приветствовал победы советского оружия в Московской и Сталинградской битвах[294]. Победа советских войск в Белоруссии вызвала восхищение Антона Деникина, некогда направлявшего войска на покорение «большевистской Москвы». И не знать об этих и многих подобных фактах советские правители не могли. Иностранцы называли их «кремлевскими затворниками», о событиях за рубежом в Кремле были информированы неплохо – возможно, лучше, чем о жизни собственной страны.

«Нельзя оперировать раскрашенными картинками: красные – грабители и убийцы, белые – аскеты в белоснежных одеждах, – обращался к собратьям на склоне лет видный эмигрант-монархист Иван Солоневич (живший и на белой и на красной территории, изведавший концлагеря и совершивший оттуда побег в Финляндию). – У большевиков аскетизма было безмерно больше, равно как и изуверства». Отвергая социалистическую идею («коммунизм») и республиканское правление, Солоневич тем не менее, подобно Милюкову, склонялся к идее примирения. Он в полемике с непримиримыми эмигрантами (Бискупский, Гиппиус, Лампе, Мережковский, Шкуро) и в одном русле с Булгаковым и Волошиным подчеркивал, что возврат к прежней России стал невозможным. «В страшном горниле выковывается новая Россия».

Бичуя карательно-репрессивную политику Советского Союза и космополитизм («интернационализм») его руководства, Солоневич вместе с тем указывал на отдельные достижения красных. Если Керенский считал таковым экономический фактор – индустриализацию страны, то Солоневич с похвалой отзывался о тяге советской городской молодежи к знаниям и к семейной жизни и об уменьшении масштабов проституции. Непримиримая часть эмиграции отплачивала Солоневичу обвинениями в работе на советские спецслужбы.

Вместе с тем понимание и симпатии консервативной части эмиграции находило прекращение гонений на религию и верующих, законодательство 1936 и 1944 годов об укреплении семейных устоев и нравственности (затруднение разводов, запрет абортов, возвращение к раздельному обучению в школах), восстановление в Советском Союзе ряда сословно-групповых привилегий и процедур (персональных званий, военной присяги, погонов, разделение трудящихся на знатных и прочих). Не прошел неоцененным в русском зарубежье и скромно отмеченный в 1947 году юбилей большевистского переворота, столь шумно отпразднованный победителями ранее – в 1927 и 1937 годах.

И все же набиравшие с обеих сторон силу тенденции к примирению были еще раз остановлены и разбиты.

Полное прощение белоэмигрантов и их потомков, вероятно, поставило бы СССР перед перспективой возвращения порядка 1 000 000 чел. (Еще несколько миллионов человек не стало бы возвращаться.) Страна с ее жилищной проблемой (не урегулированной до сих пор) не могла их принять.

Еще опаснее правителям СССР казалось другое обстоятельство. Вероятное прибытие сотен тысяч лиц из Западной Европы и Северной Америки с их высоким уровнем жизни и многообразной политической жизнью сулило повышение социально-политической напряженности внутри СССР – подрыв авторитета государства и единственной легальной партии, широкое проникновение «чуждого образа жизни» с его индивидуализмом и потребительством и т. д.