Лёха

Видно было, что ему трудно от волнения подобрать подходящие слова на чужом языке, тем более что говорить надо было о вещах необиходных, о которых и вообще говорить было не очень принято, но тут, как старший, он должен был объяснить этим младшим по возрасту и по жизненному опыту, то, что, в общем, они должны были бы знать и сами. Что мужчина для того и создан, чтобы у него была семья и дом, и свою семью и свой дом мужчина должен защищать, если припрется кто злой и жадный до чужого добра, потому как злой чужой ничего хорошего не даст, а твое отнимет. И для защиты надо с другими мужчинами своего рода и племени действовать вместе, потому как в одиночку воин не выстоит. Разве что только какой былинный. А обычным – надо вместе. И война – это мужское дело, и потому бурят с неодобрением смотрел на женщин в военной форме, хотя когда у него сильно болел живот и его привезли в лазарет – резала его и удаляла что-то опасное под названием «аппендицит» статная светловолосая красивая доктор. Хороша была доктор, Жанаев бы ее с радостью второй женой взял, но все равно считал, что воевать – дело не для женщин. Потому что на войне – очень страшно. Так страшно, что хоть вой волком. Но нельзя. Просто потому, что ты мужчина и война – твоя работа. Потому свой ужас надо сдерживать, иначе сдохнешь зря – видел Жанаев, как впустую и глупо погибали под бомбами и в бою запаниковавшие, потерявшие голову люди. А зря ему погибать нельзя – у него есть дом и семья, и он должен к ним вернуться. И ужас – тоже враг, тоже мешает и губит. Объяснить это было трудно, потому бурят волновался, путал слова и понимали его с трудом.

Но все-таки – понимали. Может быть, и потому еще, что говорил он правильные вещи, исконные. Заложенные природой в мужскую программу, как про себя определил Леха. Середа тоже кивнул, когда вымотавшийся, словно камни таскал, Жанаев выговорился, на что ушла уйма времени. Даже лошадь наконец нажралась и улеглась поваляться посреди несъеденной травы.

Обоим горожанам стало чуточку полегче. То, что каменный с виду азиат тоже боится, то, что им с Семеновым все-таки страшно, и они так же ощущают всю окружающую жуть, – немного радовало даже.

«Вот Маргадон – дикий человек, а то же чувствует», – про себя сказал Леха и кивнул своим мыслям. И реалистичная картинка жуткой одинокой гибели умирающего раненого с ампутированными ногами как-то поблекла, стала не такой стереоскопичной, режущей, появились другие мысли, отгонявшие жуть на периферию сознания. Например, захотелось поесть. Без Семенова как-то это показалось нехорошо, потому сделали тихий аккуратный костерчик и не спеша сварили очень жиденький супчик, потратив остатки провианта.

Когда суп был готов – даже, пожалуй, трижды готов, и уже вечереть стало, появился наконец уставший лазутчик. Вид у него был хмурый и какой-то непривычно потерянный.

Боец Семенов

Товарищи помалкивали, не лезли расспрашивать, только поглядывали вопросительно, хлебая по очереди пустой супчик. Видели, что не в себе вернувшийся с разведки, потому давали время в себя обратно прийти. Было б что опасное – так уже бежали бы по лесу, а раз сидят, супчик не торопясь хлебают, то что-то другое. Это как раз и озадачивало, потому как все трое знали – вывести выдержанного крестьянина из равновесия сложно. Проявил уже себя Семенов так, что вполне заслуженно стал если и не командиром маленькой группы, то уж вожаком – точно. Ну как минимум старшиной группы.

И сам боец это чувствовал, знакомое это было ощущение, дома такое испытывал, когда главой семьи стал. Домашние могли и поворчать и покапризничать, но как что сильно важное случалось – тоже вот так же поглядывали, выжидая, что разумное скажет старший в семье, глава. И сейчас спутники очень напомнили семью, только, конечно, жена и дитя посимпатичнее были, можно было и полюбоваться, душой отдохнуть, а тут, глядя на осунувшиеся щетинистые физиомордии товарищей, сразу думал, что жрать нечего совсем, последнюю еду, для объема сильно разведенную кипятком, доедают, ночи холодные, а ни одной шинели на четверых, и с оружием – мышкины слезы, и особенно – с патронами. А путь долог, и опасностей чертова прорва, начиная с вездесущих фрицев и кончая обычной простудой, которая в таких условиях не то что из строя вывести может, а и в землю уложит легко.