– общедоступное и «легкое» против «трудного», требующего специальной подготовки и мыслительной работы;
– развлекательное против серьезного, проблемного;
– всеобщее против индивидуального (такова критическая позиция Адорно и Хоркхаймера в их «Диалектике просвещения»);
– низкое, вульгарное против высокого, возвышенного;
– западное (для СССР и России; и тогда – как синоним индивидуально-потребительского либо даже либерально-демократического) либо «свое» (и тогда – как синоним советского, тоталитарного, государственно-мобилизующего);
– шаблонное, охранительное, традиционалистское в искусстве против элитарного, радикально-экспериментаторского и даже «по-настоящему» классического.
Во всех подобных позициях для социолога литературы слишком хорошо различимы признаки групповой оценки и межгрупповой идейной борьбы, конкуренции за власть, черты определенной и хронологически ограниченной идеологии литературы. (К середине XX в. противопоставление авангарда и классики, гения и рынка, элитарного и массового в Европе и США окончательно теряет принципиальную остроту и культуротворческий смысл: массовое искусство и литература обладают пантеоном признанных и изучаемых классиков, а авангард нарасхват раскупается рынком и переполняет музеи.) В этом смысле так называемая «массовая литература» для социолога, в отличие от литературоведа, – не столько предметная область, определенный содержательный раздел словесности, сколько внутрикультурная проблема (проблема определенного уровня культуры) и внутренний вопрос для самих исследователей литературы.
В историческом плане важно, что с помощью такого рода групповых оценок европейской (западной) культуре в поворотный для нее момент были заданы разноуровневость и многомерность, «верх» и «низ», а стало быть – начало единства, связности, системности, с одной стороны, и механизм динамики, развития, вытеснения и смены авторитетов, типов поэтики и выразительной техники, с другой. «Отработанные», «стертые», ставшие рутинными элементы поэтики, усвоенные и общепринятые типы литературного построения были помечены при этом как низовые, став основой для наиболее широко циркулирующих, едва ли не анонимных и постоянно сменяющихся литературных образцов. Причем это было сделано силами самой авангардной словесности и в укрепление ее авторитета[416]
. Характерно, что именно из среды «малых» романтиков и ближайших эпигонов французского романтизма вышли первые образцы, поистине массовые по читательскому успеху и признанию, – историко-приключенческий роман А. Дюма и социально-критический роман-фельетон Э. Сю.Становление литературы как автономной социальной системы выступило в Европе одним из моментов более широких и долговременных процессов – социальной дифференциации общественных групп, становления социальных и культурных институтов (и сложнейшего из них – личности) на стадии перехода от сословно-иерархических европейских обществ к современным. Может быть, прежде всего на автономизацию литературы, обретение ею социального престижа и культурной значимости влияли в этот период процессы выдвижения и социального самоутверждения новых, ненаследственных, светских, письменно-образованных элит и, соответственно, формирование публичной сферы – пространства межгрупповых коммуникаций, механизмов выражения и консолидации интересов, представительства более широких социальных слоев[417]
.