Литература как социальный институт: Сборник работ

На рубеже XVIII–XIX вв., в рамках постклассицистской эпохи и силами прежде всего литераторов-романтиков, составивших принципиально новое социальное образование – «богему»[418], претерпели решительную трансформацию представления высокостатусных групп, а затем и более широких образованных слоев – «публики» – о литературе. Раздвинулись и переосмыслились рамки «литературного». Вместе с тем сложились социальные предпосылки писательской независимости от королевского и аристократического патронажа, от поддержки «закрытых» салонов, узких кружков. Собственно, уже Конвент одновременно с правами человека провозгласил во Франции авторские права писателя, вплоть до его права расторгнуть договор с издателем. Стала возникать сеть литературных коммуникаций (журнал, подписка, читательский абонемент). Появился литературный рынок. Заметно расширилась «публика»: в первые десятилетия XIX в. во Франции к «литературе» обращались уже около миллиона читателей

[419]. Начала формироваться система внеличной оценки и вознаграждения «профессионального» авторского труда со своей обобщенной мерой писательского достижения и авторитета – гонорарной ставкой (на французских материалах см. работу П. Кларк[420]

; по Германии – Р. Энгельсинга[421]; по Англии – К. Д. Ливис

[422]; по России – Менье и Рейтблата[423]

). С реформами системы образования на протяжении XIX в. структура публики усложнялась, круги читателей постоянно росли. В 1870 г. парижский «Пети журналь» первым преодолел рубеж миллионного разового тиража.

Система литературы обрела «вертикальное» измерение. Появилась возможность сопоставлять авторов как в собственно социальном аспекте (карьера, успех в обществе), так и в культурном плане (символическое лидерство). Впервые выделился культурный авангард – группы и компании инициаторов литературного обновления, находящихся на самом острие перемен. Вначале это были «неистовые» романтики, а затем – «проклятые» поэты, бунтари и визионеры (Бодлер, Верлен, Рембо, Лотреамон, Малларме), «декаденты», исповедующие культ «гения», отстаивающие идеи независимого, самоценного, «чистого» искусства, в отношении которого немыслима никакая общая, общественная мера, в том числе  денежная (к концу века они уже стали героями мемуаристики, шумных романов Ж. Гюисманса, Э. Буржа, сойдя позднее в эпигонско-мелодраматическую прозу и кино, в жанр массовой «романизированной биографии» и т. п.).

Подобные авангардные группировки (от Байрона до Готье) выступили с первыми публичными акциями эстетической провокации и общественного эпатажа, включая нарушающую «буржуазные» каноны и приличия одежду, манеры, связи, прическу (сами их изображения, рассказы и слухи об их поступках и выходках стали значимым явлением литературной жизни, признаком и фактором успеха, в том числе у женщин). На другом полюсе из эпигонов романтизма, популяризирующих и тем самым рутинизирующих его индивидуальные достижения и поэтику, выделилась роль «литературного поденщика», поставщика ходкой приключенческой прозы, как А. Дюма (его роман «Сан-Феличе» был оплачен автору по сантиму за букву), либо создателя газетных романов-фельетонов с элементами социальной критики, как Э. Сю, чьи публикации «Агасфера» в парижской газете «Конститюсьонель» разом десятикратно взвинтили ее тираж и принесли автору 100 тыс. франков единовременного дохода[424]. Более того, была отчленена сама область отработанного авангардом и уже не проблематичного, неважного и неинтересного для него в культуре – «массовая словесность». С первой ее идеологической критикой сами же романтики (Б. Констан, Ж. Жубер, Ф. Р. де Шатобриан во Франции, П. Вяземский, С. Шевырев в России) и выступили (ср. более взвешенную оценку Пушкиным не столько «литературного», сколько «нравственного значения» того успеха, который имели у публики романы Булгарина).

Но совокупность социальных ролей и сеть устойчивых каналов коммуникации – это лишь один аспект социальной системы литературы. Можно назвать его институциональным, структурным. Другое измерение литературного взаимодействия как системы – групповое, динамическое, процессуальное.