Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

Здешние башни и стены успешно противятсяБуйным атакам морским вот уже тысячу лет;Мы же поем: нас, монахов, одиннадцать;Мощно озвучился «Глории» первый куплет!Рясы, которые прежде надежными были,Ветошью бурой теперь костяки облегают,Эти лохмотья насквозь пропитаны пылью:Пыль в коридорах столетьями не убирают.Орган сохранился, стоит еще на эмпоре —Играет двенадцатый, тоже умерший, брат;

Любому из нас, когда он всходит на хоры,Сыплется известь на ребра — примета утрат.Тысяча лет с той поры незаметно умчалась,Как сарацинов корабль мимо нас проплывал,Чтобы исчез он вдали, мы, увы, не дождались —«Глорию» начали петь, наш любимый хорал.Пением восхитились язычники-супостаты,К берегу судно направил их капитан-душегуб:Двенадцать голов тогда отсекли пираты —Кровь брызгала вверх, как из фонтанных труб.

Мы и теперь поем, но пение — не горловое,Музыке верность храним, даже и без черепов,Каждый уже научился петь своею душою —И звучен, как прежде, «Глории» мощный зов!Каждое утро солнечный луч, наклонный,В окошко справа бросает пригоршню света,Тот свет небесный золотит благосклонноКомпанию самозабвенно поющих скелетов.Ежевечерне солнечный луч, наклонный,В окошко слева бросает суровый свой взгляд

Нас посчитав, убеждается он неуклонно:Одиннадцать певчих готовы исполнить обряд.Бывает, конечно: порой разбушуется мореИ заглушит нашу «Глорию» грохот прилива,Или вдруг выбьются из органного строяКрики гортанные чаек, что носятся над заливом.Башни и стены, однако, могут противитьсяБуйным атакам морским еще целую тысячу лет;Мы будем петь; нас, монахов, одиннадцать;Мощно озвучится «Глории» первый куплет!

Тот, кто не знает, кем написано это стихотворение, никогда не подумает о Мейере. Скорее уж о Готфриде Келлере или, еще вероятнее, об Уланде, чей «Затонувший монастырь» начинается так:

Затонул один монастырьВ пучине озерной воды,Монахини и их пастырьНе избежали беды!Русалки не знают заботыИ часто к руинам плывут:Им поглядеть охота,Что изменилось тут.

А потом русалки начинают играть и имитируют — что производит гротескное впечатление — прежнюю монастырскую жизнь. Однако сходство этого стихотворения с нашим ограничивается общим для них грубоватым тоном и принадлежностью обоих текстов к традиции двусмысленно-комичных баллад о привидениях: традиции, которую начали Бюргер и Хёльти, продолжил Гёте, а в XIX веке не без удовольствия культивировали многие авторы. Текст Уланда важен как часть этой традиции, но он явно не был непосредственным источником вдохновения для Мейера.

На первый взгляд в интересующем нас стихотворении ничто не соответствует обычному для Мейера набору мотивов и тем — за исключением, разве что, элементов «монастырской сатиры», насмешки над людьми, одетыми в рясы с капюшонами. Тут можно вспомнить мейеровскую новеллу «Плавт в женском монастыре», в которой словно воплощен смех человека Нового времени над религиозными ритуалами средневековья.