Лицо войны. Военная хроника 1936–1988

Девочка шести лет получила новую руку, оканчивающуюся небольшим стальным крюком, который заменит ей кисть. Осколки бомбы оторвали ее руку ниже локтя и повредили лицо. У девочки прекрасная улыбка и милое маленькое тело, но, к несчастью, она выглядит страшно, с этой изуродованной, словно измятой кожей и косым глазом. Она слишком юна, чтобы расстраиваться из-за своего лица, но странная новая рука ей не нравится; она надела ее только для того, чтобы сфотографироваться.

Девочка постарше, возможно, лет двенадцати, тоже пострадала от взрыва, потеряв глаз и ногу, а рана на ее плече все еще не зажила. Она понимает, что с ней произошло. Вьетнамцы – красивый народ, и, естественно, они осознают, что такое красота. Поврежденное лицо девочка закрывает рукой.

Задорный, веселый мальчишка прыгает на миниатюрных костылях, но когда он пристегивает розоватую искусственную ногу, передвигаться ему становится явно сложнее. Надеюсь, он научится с ней ходить. Пока же он самый счастливый человек в этом душном сарае, потому что американские солдаты, которые нашли его, не забыли о нем. Они дают ему деньги, на которые он покупает еду у уличных торговцев и постепенно становится похож на шарик. Больше я не помню в Южном Вьетнаме ни одного упитанного ребенка.

Молодой санитар из Красного Креста немного говорил по-французски и согласился выступить в качестве переводчика, когда я расспрашивала этих людей о том, как они пострадали. Шестеро подорвались на вьетконговских минах. Один человек попал под перекрестный пулеметный огонь вьетконговцев и американских солдат, когда работал в поле. Другой – печальное напоминание о том, как долго длится страдание и как бесполезна война, – потерял ногу в еще в результате японских бомбардировок во время Второй мировой. Больше всех пострадал тот, кому отрезали обе ноги чуть ниже бедер, без руки, на оставшейся не хватает двух пальцев – его сбил американский военный автомобиль, водитель скрылся с места аварии. Тридцать одного человека на всю жизнь искалечило бомбами, артиллерийскими снарядами или пулями. Я обсуждала эти цифры с врачами, которые день за днем сутками оперируют раненых гражданских. Кажется, сегодня количество пострадавших от наших бомбардировок выше среднего[115].

– Большинство осколков и прочих фрагментов, которые я извлекаю из людей, – сказал один врач, – идентифицируют как американские.

С одной стороны, по мере того, как война набирает обороты, почти невозможно уследить за фактами. С другой – факты об этой войне погребены под пропагандой. Ниже я привожу статистические данные, которые слышала или читала, но их лучше рассматривать как примерные, а не точные цифры. Итак, в Южном Вьетнаме 77 приютов и 80 000 зарегистрированных сирот. (Другой источник называет цифру в 110 000.) Никто не может предположить, сколько детей-сирот забрали к себе родственники. Так или иначе, придется строить новые или расширять старые приюты, поскольку, по оценкам, прирост сирот составляет 2000 человек в месяц. О таких последствиях войны говорят редко. Осиротевший ребенок – тоже жертва войны, получившая рану на всю жизнь.

Приют в районе Говап, расположенный на захолустной окраине Сайгона, по местным меркам великолепен. Иностранные благотворительные организации помогли кротким вьетнамским монахиням построить дополнительное крыло и обеспечить медицинскую помощь, например внутривенное питание для сморщенных младенцев, почти умерших от голода. Они тоже жертвы войны.

– Все малыши попадают к нам больными от голода, – сказала монахиня в другом приюте. – А чего еще ожидать? Люди слишком бедны.

Дети сидят на полу в двух больших открытых комнатах. Все то же – крошечные жертвы войны ковыляют на костылях, прячут обрубок руки (потому что они уже знают, что с ними что-то не так): дважды раненые – калеки и сироты. Другие с кошмарной радостью что-то бормочут. Тела их кажутся здоровыми, но шок от войны оказался слишком сильным для их разума; уже в детстве они сошли с ума.

В каждой из 43 провинций Южного Вьетнама есть бесплатная больница для гражданских, которую построили французы давным-давно, еще когда они управляли страной. Возможно, в мирное время этих учреждений хватало для нужд населения, но сейчас все они до отказа переполнены. Раненые лежат на голых дощатых койках, часто по двое на койке, на носилках, в коридорах, где угодно. Триста крупных операций в месяц – обычное число для тех больниц, что я видела, а они ничем не отличались от прочих. Иногда пациентов обеспечивают едой, иногда дают ее один раз в день, иногда вообще не кормят. Родственники, часто к тому моменту уже лишившиеся дома, должны обеспечивать больных всем – от маленькой подушки, чтобы облегчить боль, до смены изорванной одежды. Они ухаживают, готовят, стирают, а по ночам спят на полу рядом со своими ранеными. Больницы завалены мусором; денег на поддержание чистоты нет. И все же людям, которые попадают в эти ужасные места, повезло: они не умерли по дороге.