Лицом к лицу

Как только солнце зашло, Юло прекратил работу. Сложил инструменты и спустился с крыши во двор. Теперь стали доноситься песни с реки. Это пели крестьяне; возвращавшиеся с полевых работ.

Величественная мелодия, звучавшая прощальным приветом заходящему солнцу, медленно плыла над зеленой, освещенной вечерним заревом долиной Риона. Корнелию вспомнилась Джавахетия, деревня Варевани, вечер, когда умирал его друг Григорий… Тогда там был такой же алый и такой же безмолвный закат.

Его размышления были прерваны выстрелами и криками, доносившимися со стороны базара. Пуля просвистала над самой голевой Корнелия.

— Что ты там, на крыше, сидишь? — крикнула выбежавшая из кухни Тереза. — Сейчас же спускайся!

Неизвестно откуда вынырнувший Агойя стал у лестницы, приставленной к крыше, и растерянно смотрел по сторонам. Корнелий не торопился слезать, стараясь показать свою удаль, он прошел по самому краю кровли, постоял здесь, а затем пролез на чердак, где на зиму складывались фрукты и овощи. Сейчас здесь висели низки желтых ароматных цветов и красного перца, употреблявшихся для приправ. Корнелию вспомнилось, как в детстве он лазил сюда тайком, чтобы полакомиться гранатами, айвой, наполнить карманы мелкими орехами.

Старая Майко, возившаяся на кухне у большого, исходившего паром котла, всплеснула руками, когда увидала, как Корнелий с крыши полез на чердак.

Со страхом взглянула наверх и Тереза.

— Я двадцать раз пройду туда и сюда по чердачной перекладине, — поторопился прихвастнуть Агойя, — и не упаду.

Тереза сейчас же наградила его подзатыльником.

— Там только тебя не хватало, паршивец ты этакий!..

Ухватившись руками за перекладину, Корнелий повис на ней, раскачался и спрыгнул на землю. Он еще с детства любил такие шалости — взлезет, бывало, на черешню, доберется до верхушки, раскачается и вмиг перепрыгнет на ветку другого дерева.

ОТ ДЕРЕВНИ ДО СТАНЦИИ

Как ужасно слышать стук их сабель… слышать ржание их лошадей у самого лица!

Как стыдно! Какой позор!

Г. Флобер

1

Поезд, которым должен был приехать Эстатэ Макашвили, прибывал на станцию в десять часов утра. Чтобы встретить гостя, Корнелию нужно было выехать на рассвете.

Однако в это утро Терезе не пришлось будить сына. Когда Корнелий проснулся, в деревне еще стояла глубокая тишина, изредка нарушавшаяся пением петухов. Вскоре из-за Зекарского перевала показалось солнце. Наспех позавтракав, Корнелий надел синюю блузу, студенческую фуражку, положил в карман браунинг.

Агойя держал за узду Кукури — жеребца дяди Отия. Для себя Агойя оседлал кобылу Хабардулу, на которой он ехал в тот вечер, когда его повстречал Корнелий. Через плечо у Агойя висела охотничья сумка с провизией. Голову покрывала соломенная шляпа. Ноги у него сегодня были обуты в чувяки, которые купил ему Корнелий.

Попрощавшись с матерью, Корнелий выехал из усадьбы. Отъехав сотню шагов по проселку, он посмотрел по сторонам. Вдали, на одном из холмов, расположилось село Зедазени — родина его матери. В тени густо разросшихся лип виднелась церковь святого Георгия. Там, в ее ограде, похоронены родители Терезы — дедушка и бабушка Корнелия. Совсем недалеко, в низине, раскинулся карисмеретский базар. Небольшая площадь, от которой отходили две улицы, была окружена лавками. Здесь же находились школа, театр, почта, больница, аптека.

День был базарный, и на площади уже стояли арбы, толпился народ.

В те времена карисмеретские крестьяне занимались преимущественно виноградарством. В кукурузе здесь всегда ощущался недостаток, в особенности это сказалось во время войны, когда из-за нехватки рабочих рук много земли оставалось необработанной.

И уже совсем голодно стало в деревне, когда начали возвращаться с войны солдаты — лишние едоки. Карисмеретцы обычно привозили кукурузу из Нижней Имеретии и Мингрелии, но ее и там сейчас не хватало и стоила она очень дорого.

Крестьяне только и говорили между собой о хлебе да о дороговизне.

— А откуда возьмется хлеб, — заметил один из них, — если наше правительство отказалось от России, отделилось от нее?

— Хлеба теперь и в России нет, — возразил прислушивавшийся к разговорам крестьян Иокиме Абуладзе, заведующий местной школой.

— Хлеб в России всегда был и есть! — оборвали его в один голос несколько крестьян.

Как раз в этот момент и появился на площади Корнелий. Все сразу обратили на него внимание. Это смутило Корнелия, и он решил почему-то напустить на себя важность. Только никак не гармонировал с его видом восседавший на своей кобыле Агойя в широкополой шляпе, с туго набитой сумкой через плечо и в чувяках на босу ногу.