Любимая игрушка Создателя

– В лечебнице держат человека, мне бы увидеть его… ее.

– Родственница? – спрашивает монах.

– Да. Не совсем. Это из-за меня, я думаю… Она вроде хотела покончить самоубийством. Это, конечно, грех по-вашему, я понимаю, но не ее грех… Наверное, мой. Тетка прислала письмо, сама ничего толком не знает. Мне бы увидеть ее, поговорить… Вы же бываете там…

Монах внимательно смотрит Карлу в глаза. Вдруг спрашивает:

– Кто вы?

– Андрей. Человек.

– Человек… – повторяет монах, не сводя с Карла пристального взгляда. – А что сам? Я думаю, вы и сами сможете.

– Как? – не понимает Карл. – Там же охрана.

Монах испытующе смотрит на него, потом отводит взгляд, задумывается.

– Хотите, я буду работать в саду? – вырывается у Карла.

Монах усмехается и говорит неожиданно:

– Баш на баш?

– Да нет, просто так, – смущается Карл. – И друзей приведу.

– Бываю я там, – говорит монах. – Несчастные люди, не ведали, что творили… А все ж Божья тварь, не бездушные. Никому не нужны, все брезгают. Даже не знаю, что сказать… там свои законы.

– Мне бы только увидеться, – говорит Карл. – Пожалуйста.

Монах кивает…

Спустя полчаса они идут по проселочной дороге в скорбный дом. По проселочной ближе. Иногда она переходит в широкую тропинку, вьющуюся между огородами. На межах между ними стоят красноватые заросли лебеды. Пахнет картофельной ботвой. Мечется в воздухе белая бабочка-капустница.

Двор был обнесен металлической сеткой, за ней бродили люди. До Карла донесся вой. Казалось, выла собака, мучительно, тоскливо, бессмысленно. Люди бродили невидяще, натыкаясь друг на друга, напоминая механизмы. Не останавливаясь, обходили препятствие, шли дальше. Доходили до стены, стояли с минуту неподвижно, поворачивались и шли обратно. И так до бесконечности.

– Слава богу, не понимают, – пробормотал монах. – Это со мной, – бросил он здоровенному малому на проходной. – Здравствуй, Леня.

– Здравствуйте, святой отец! – серьезно отозвался парень, покосившись на Карла, отмечая взглядом синяк и царапины на его лице. – Проходите! Милости просим.

Они шли по длинному коридору. В горле першило от отвратительного запаха мочи, хлорки, бедной кухни. Окна были открыты, в коридоре гулял сквозняк, но тяжелый запах не выветривался. Монах уверенно открывал двери, окликал людей по именам. Говорил громко и раздельно. Худенький мужичок, стриженный под ноль, с безбородым бабьим лицом, бросился им навстречу.

– Отец Феодосий! – закричал он тонким, заячьим голосом. – Пришел, спаситель! – Он схватил руку монаха, прижал к губам. Истовый восторг читался на его физиономии, напоминавшей печеное яблоко.

– Ну, будет, будет, – рокотал монах. – Будет, Вова. Я еще зайду. Видишь, я с человеком.

Мужичок окинул Карла осмысленным любопытным взглядом.

– Убил жену и троих детей, – сказал монах, когда они миновали Вову. – Зарубил топором. Любит животных, ухаживает за курами, огородом интересуется. Всякую букашку жалеет, муху поймает на окне и на волю отпускает. Долго рассматривает, думает о чем-то и выпускает. А ведь помнит о содеянном, говорит, грешник я, а до конца не понимает, что натворил. Спивается народ, без работы, без будущего. И в Бога верить не приучен.

Они перешли в следующий корпус, женский. Новый охранник, мужчина средних лет с серым лицом закоренелого пьяницы, кивнул им.

– Здесь. – Монах остановился перед дверью, постучал. Нажал на ручку. Дверь со скрипом отворилась. В комнате стояли четыре деревянные кровати, аккуратно заправленные голубыми байковыми одеялами. На тумбочках рядом стояли «личные» вещи жильцов. Ваза с желтыми листьями, открыточки, дешевые фаянсовые фигурки животных, иконки, какие-то камешки и черепки. Горшки с красными цветами на подоконнике – похоже, герань. На кровати около окна, закрыв лицо локтем, лежала, свернувшись клубком, женщина в линялом розовом халате и белой косынке.

– Алена! – позвал монах. Женщина убрала руку, села на кровати, взглянула на них безразлично. Бледная, постаревшая, исплаканная. Это была Алена, и ничего сейчас не напоминало в ней той веселой девушки, которую Карл помнил – радостной укротительницы обезьянки Ники, не сводившей с него влюбленных глаз.

– Алена, – с трудом выговорил Карл, чувствуя комок в горе. – Аленочка! Девочка моя! – Он шагнул к ней, протягивая руки.

Алена вскрикнула, отшатнулась, закрыла лицо руками.

– Что с ней? – Карл повернулся к монаху. – Их что, бьют?

Тот пожал плечами.

– Иногда бить необязательно. Вот тут, – он показал на кровать у двери и понизил голос, – детоубийца, ночью кричит, мучается… Алена! – позвал он. – Посмотри, кто пришел. Ты его знаешь? Кто это? Не бойся, посмотри.

Алена отвела ладони от лица. Взглянула на Карла, все еще не узнавая.

– Алена, – повторил он ласково. – Аленушка!

Она вдруг закричала и бросилась к нему. Обняла за шею тонкими руками, захлебываясь от рыданий.

– Ну, успокойся, моя славная, моя хорошая, – приговаривал Карл, гладя ее по спине, отворачиваясь, чтобы скрыть слезы. Он взял ее руки в свои, рассмотрел тонкие красноватые шрамы изнутри запястий. – Зачем? Девочка моя, зачем? Зачем ты это сделала?