Любить не просто

А Таня уже потихонечку нажимала на поршенек шприца, вталкивала в вену коменданта Рейна еще теплую свою кровь. Ефрейтор растерянно хлопал белесыми ресницами…

— Двадцать кубиков… Это мало! Нужно еще, Петр Максимович. Видите, он и не шевельнулся. Только, пожалуйста, не падайте уже. Помощи не от кого ждать. Крепитесь. На войне как на войне. Без крови не обходится.

— Так это же, Таня, твоя кровь. И ты сама ее этому вливаешь… Тьфу, снова тошнота подкатывает…

— Не обращайте внимания. Когда мы учились, у всех такое случалось. Это от непривычки. — И снова начали готовить Танину руку.

Немецкий ефрейтор стоял возле своего коменданта, крепко сжимая руками автомат. Глаза его сузились, лицо вытянулось, даже как будто исхудало. Может, опасался, что от Таниной неарийской крови, которая теперь циркулировала в теле его герра коменданта, случится какой-нибудь взрыв и разорвет того в клочья, и тогда он своим куцым автоматом разнесет тут все в прах!..

Но на него никто не обращал внимания. Сосредоточенно закусив нижнюю губу, Таня всаживала правой рукой иголку в свою вену на левой руке. Солдаты, как и Сухорук, теперь неотрывно следили за ее руками, готовые в любой момент броситься ей на помощь.

— Неужели, дядьку, Млинки дотла сгорели? — вдруг спросила Таня. — А может, всего несколько хат?

— Нет, дочка. Кирилл рассказал. А он только что оттуда, все собственными глазами видел.

— Кирилл? — Голос ее дрогнул, и лицо стало совсем белым. — А он зачем там был? Что он сейчас делает?.. Вот как ушел от нас, так я о нем ничего не знаю…

— Кто знает, что за человек. Ездит по селам, торгует мелом, сахаром, мылом — у немцев за что-то покупает. А ежели послушать, что говорит, — так вроде свой.

Таня промолчала. Низко наклонилась над рукой, зажала ранку клочком ваты… И снова ввела свою кровь в вену раненого. Чудные слова говорил Сухорук… Этот комендант нужен партизанам? И тем, которые в подполье?..

Ефрейтор послушно присвечивал ей фонариком возле рук. В хате царила напряженная тишина.

— Спасибо!.. — наконец прошептали ее губы. — Я сделала все… что могла!

Таня тяжело переступила несколько шагов. Села на табуретку возле стола.

— Укройте его чем-нибудь. И идите… Все идите! — устало, жалобно просил ее голос.

Стукнула дверь. Потом еще… Но ей казалось, что в сумраке, в хате еще сидят неподвижные темные силуэты: вытянули длинные шеи, костлявые челюсти хищно шевелятся, а подбородки упираются в холодные поблескивающие дула автоматов. В ноздри ударил крутой дух горячего мужского пота. Ее тошнило. Ухватилась руками за край стола. Однако тошнота подкатывалась выше — била уже в горло, в нос. Таня почувствовала, что она, легко колыхаясь, плывет куда-то, как щепка в реке.

— Воды!

Сухорук бросился в сени, зачерпнул кружкой из ведра ледяной воды.

На ветряке возле мешков теперь хлопотали Сергей и Толик. С тех пор как по совету Сухорука они перешли жить к Белогривенкам, уже не скрывались от криничан. Люди быстро привыкли к ним и забыли, что они пришлые. Говорили, что Маруся заглядывается на младшего и он как будто даже подрос за это время, набрался тела, стал приметным парнем, хотя и припадал немного на левую ногу. Повредил ее, когда бежали из лагеря военнопленных из-под Кременчуга.

Старший, Сергей, не одобрял ухаживаний своего побратима. «Не время, — говорил, — засматриваться на женские юбки». Какой-то он был нелюдимый, этот Сергей. Бывало, за день от него не услышишь ни словечка. Ворочает на мельнице кули, широкие брови нахмурены, взгляд острый, настороженный. А если, случается, завернет на мельницу к матери Таня, взгляд его сразу потеплеет, так и пасет ее глазами. Но если услышит какой разговор о Самойленках — только ноздрями шевельнет и отойдет в сторону.

Впрочем, люди теперь опасались вести о них какие-либо разговоры. Комендант Рейн уже оклемался. Порой приезжает к ним на своей машине. Ходят с Таней по саду, пытаются с помощью жестов как-то общаться. Иногда Рейн читает Тане стихи.

Так что даже Яков Куприй стал побаиваться Тани.