Любить не просто

Мирослава растерянно раскрыла губы — как смеют ей предлагать такое? Хотела сказать какую-нибудь грубость, чтобы наконец внушить этому самоуверенному типу, пусть не пристает к ней. Но юноша уже по-хозяйски обтирал тряпкой заднее сиденье и поворачивал мотоцикл назад. Мирослава взглянула на небо.

На лес опустились тяжелые тучи. Она не заметила, как это произошло.

— Меня зовут Михайло. Еще дразнят Михайлищем. Как кому нравится. Вот здесь, в селе, живу уже целый месяц. У деда отдыхаю. А вас как звать?

— Но разве это имеет значение…

— Ладно, садитесь! И крепко держитесь за меня.

Мирослава растерялась. Юноша, назвавшийся Михайлой-Михайлищем, искренне предлагал свои услуги, которых никак не хотелось принимать. Отказаться — обидеть. И все же ехать с незнакомым… Сдавленно проговорила:

— Я… боюсь.

Это прозвучало как согласие, как уступка.

— Так вы же будете со мной! Чего вам бояться! — Он явно оскорбился: на него не полагаются, в него не верят?

Глаза его вспыхнули под нахмуренными широкими бровями, сошедшимися на переносице. Ой, недаром его прозвали Михайлищем! Интересно, какая у него фамилия? Наверно, тоже что-то страшное…

Михайло запустил мотор, и Мирослава уселась на заднее сиденье.

— Не бойтесь. Я буду ехать тихо.

Колеса покатились по лужайке и вскоре вырвались на чуть приметную лесную тропку. Водитель зорко присматривался к дороге, старательно миновал выбоины, лужицы, объезжал нависшие низко ветви деревьев, кустов, которые могли стегнуть по лицу…

— А хотите, сейчас на озеро заедем. Там вода чистая, как слеза. Не боитесь уже? Да вы хорошо держитесь! Ну как?

— Нет!

— Да это рядом! — сказал он, но больше не настаивал.

Мирослава сердилась на себя. Зачем согласилась ехать? Съежилась и занемела, боялась дохнуть. Михайло прибавил скорость и резко оглянулся:

— Видели когда-нибудь такое?

Мирослава глянула вбок и чуть не вскрикнула. Округлый кусок неба с белыми облаками и верхушками сосен и дубов, казалось, упал вниз. Казалось, мчались они прямо в небо, вот-вот кончится под колесами земля, и они провалятся в голубую бездну. Мирослава изо всех сил вцепилась в своего спутника и испуганно вскрикнула. Он притормозил и неторопливо объехал лесное озеро.

— Ну как? Нравится?

Кивнула головой. И сказала обиженно, прислушиваясь к рокоту грома:

— А вы не послушались меня… Едемте же.

— Да, да. Простите. Не заблудиться бы! А то еще отвечать буду.

Мирослава улыбнулась:

— Напрасная забота! Отвечать не перед кем.

— А родители?

— Я слишком взрослая, чтобы меня опекали на прогулках.

— Ну, тогда… жених.

— Жениха нет. Сбежал с другой.

— Эх, чудак! — бросил Михайло.

Опустила глаза, помолчала. Потом шепотом сказала:

— Едемте.

— Я вижу, у вас на сердце невесело.

— Как это можно увидеть?

— По глазам. У вас тогда был странный взгляд. Как будто глаза хотели кричать — и не могли. Оттого я и вернулся.

— Спасибо.

— А все-таки как ваше имя?

— Таиса, — почему-то солгала она.

Она видела, что Михайле совсем не хотелось ехать. Но он был деликатен. И они снова мчались на звонко рокочущем мотоцикле.

Солнце уже пробиралось сквозь тучи. Гроза обошла их стороной. Возле станции он сказал:

— Хотите, завтра встретимся здесь? — И сразу протянул руку, крепко пожал. — Не говорите ничего. Знаю — откажетесь. Но я найду вас.

Какая уверенность! Мирославе стало смешно. Впрочем, неудивительно — такой красавец. Наверняка не знал поражений. Молча подала ему букетик чебреца:

— Искать не нужно. За прогулку — спасибо.

Еще увидела белозубую улыбку и облегченно вздохнула, когда мотоцикл сорвался с места. К платформе с шумом подкатил электропоезд.

…От волнения Соломея как будто оцепенела. Остановилась на лестничной площадке, стараясь отдышаться. Сердце колотилось, гулко отдаваясь в висках. Чувствовала — от этого она выглядит неуверенной. Настроение явно портилось. Идти с таким видом она не хотела. Ведь она шла не просить. Она хотела только остаться с глазу на глаз с Медункой и наконец выяснить то, что давно не дает ей покоя. Она готова мужественно выслушать все, что надлежит знать Соломее Ольшанской.

Ведь не случайно отказался он от премии имени ее мужа? Для окружающих это было, конечно, непонятно. После всех обсуждений, выдвижения, утверждения — самому отказаться! Но ей это событие представилось теперь совсем в ином свете. У Бориса оказалось достаточно ума и трезвого рассудка, чтобы понять одно: премия имени Александра Ольшанского поставит его на один уровень с Сашком. А сравняться с Ольшанским он не может ни по высоте мысли, ни в силу внутренней порядочности. Борис честно отступил от пьедестала, о котором, быть может, мечтал и стоять на котором — большая честь.

Это означало моральную победу Сашка. И если Медунка признал его победу, думалось Соломее, значит, Медунка переменился и с ним можно говорить откровенно.

Интуиция подсказывала: в его душе происходит какой-то перелом. Может быть, тот, которого она ждала так давно, еще в юности, когда, кажется, любила его.