Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст

Однако с приближением того дня, когда ей предстояло покинуть дом, она снова стала встревоженной и неразговорчивой. Я хотела спросить ее, что случилось, ведь она выглядела такой счастливой при одной мысли о том, что уйдет, но почему-то я не могла заставить себя это сделать. Я подозревала, что причина замкнутости может быть связана с мамой и папой, но понимала, что она не хочет об этом говорить, и боялась сильно потревожить ее расспросами. Я просто хотела, чтобы она уехала подальше и стала свободной.

За два дня до ее отъезда дома у Энн-Мари прошла вечеринка в честь трехлетия ее дочери. Мы все пришли к ней. Хезер была в особенно плохом настроении, отказывалась говорить с людьми и позировать для семейных фотографий. Я не понимала почему. Некоторые из матерей, которые были на этой вечеринке, пожаловались Энн-Мари на поведение Хезер, – мол, та неприлично ругается. Энн-Мари рассказала маме и папе об этом, и Хезер решила, что с нее хватит. Она повернулась к Энн-Мари и сказала, что больше никогда с ней больше не заговорит.

Затем, за день до ее отправления в летний лагерь, эта ее работа сорвалась. Я пошла искать Хезер. Она лежала в кровати и была очень расстроена.

– Все будет хорошо, Хезер, – сказала я. – Ты найдешь другую работу.

Она не ответила мне. Не хотела разговаривать. Она прорыдала всю ночь. Она бывала расстроенной, но я никогда не видела ее настолько встревоженной. Я чувствовала себя беспомощной, не в состоянии как-то ей помочь.

На следующее утро она прекратила плакать, просто выглядела подавленно и будто пребывала в своем мире. Я не помню, какими были последние слова, которыми мы обменялись перед тем, как я пошла в школу, и это до сих пор меня очень расстраивает. Я запомнила только, во что она была одета – черные штаны и яркая бело-розовая футболка с надписью «Спайк» поперек. Раньше она надевала эти вещи, чтобы играть в подвижные игры в школе.

Это был дождливый, пасмурный день, в школе мне было сложно сосредоточиться, я как будто чувствовала, что в воздухе витает нечто плохое. Когда Стив и я пришли домой, Хезер в доме и след простыл. Мама вела себя очень тихо, а папа, который должен был работать в это время где-то на стройке, сказал, что ему придется провести день дома из-за сырой погоды.

– Ваша сестра уехала, – просто сказал он нам. Вообще я бы даже сказала, что его это развеселило.

– Куда уехала? – спросили мы.

– На работу в летнем лагере. Ей позвонили и сказали, что снова ждут ее. Вот она и уехала.

– Так это здорово, правда? – сказала я, глядя на маму.

Но она не ответила. Было очевидно, что она не хочет об этом говорить.

Я вошла в комнату, которую делила с Хезер. Стив вошел вместе со мной. Там не было всех ее вещей. Это было поразительно. Я не могла представить, что ей понадобилось взять с собой все свои вещи.

Вскоре после этого в комнату зашел папа и увидел нас.

– Мама расстроена из-за того, что Хезер ушла.

Мы сказали, что так и поняли.

Он стал рассказывать подробнее:

– Понимаете, все было вот как. Эта тетка из летнего лагеря позвонила и сказала, что им снова нужна помощь, и они хотят, чтобы Хезер приступила к работе немедленно. Ну, честно говоря, это было немного неожиданно – ведь мама уже думала, что Хезер остается. Но Хезер обрадовалась. Так что я и мама сказали ей: «Ну что ж, так и быть, удачи тебе там, девочка». И она в спешке собрала свои вещи. Мы дали ей денег, и она уехала. Какая-то девчонка заехала за ней. Она была в красном мини. Не знаю, кто это был. Может, ее подружка или типа того.

Это не звучало, как правда от начала и до конца, но в тот момент ничто из рассказанного папой не позволяло нам сомневаться в том, что, по сути, все так и произошло. Мне было жалко, что я не успела попрощаться с ней, но она была так расстроена, когда работа сорвалась, что я была рада за нее, что все-таки у нее получилось. Так что я поверила и даже не думала, что больше никогда ее не увижу.

Но прошли дни, а мама продолжала вести себя тихо и замкнуто. Она даже почти не разговаривала. Я помню, как поднималась по лестнице и увидела ее плачущей в своей постели. Это было очень необычно. Не думаю, что до этого я видела, как она плачет.

– Что случилось, мам?

– Ничего.

– Это из-за Хезер?

– Не твое собачье дело!

Несмотря на ее гнев, я знала, что так и есть, – она была расстроена из-за Хезер. Мне было ее жаль. Я не знаю, как относиться к этому сейчас, когда я знаю гораздо больше. Была ли это печаль? Было ли это осознание вины? Было ли это все по-настоящему?

В течение следующих недель я ждала, что Хезер напишет мне и расскажет, как у нее дела, но писем не было. Я сказала об этом папе.

– Наверное, она сейчас немного занята, у нее же началась ее первая работа и все такое. Думаю, она скоро напишет.

Затем прошло не так много дней, и однажды вечером, в районе десяти часов, зазвонил телефон. Я взяла трубку. На том конце послышался пьяный женский голос. Я не могла понять, что говорит эта женщина. Это вообще не было похоже на голос Хезер, но прежде чем я поняла это, мама выхватила у меня трубку и начала разговаривать со звонившей.