Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст

– Слушайте, я не думаю, что о ней вообще нужно волноваться. Она уже большая девочка. Сможет о себе позаботиться. Зуб даю, не сегодня, так завтра она вернется в этот дом счастливой как никогда.

Мы не поверили ему, но не хотели подставлять Хезер, если папа вдруг действительно сказал правду, так что оставили эту идею. После этого нам и правда стало казаться, что мы тут уже ничего не можем поделать.

Так что имя Хезер все реже и реже стало звучать в доме, пока не перестало звучать вовсе. Раньше с нами была сестра, которую мы любили, а теперь вместо нее осталась лишь пустота и тишина. Это очень угнетало.

У меня не возникало даже малейшей мысли о том, что ее может не быть в живых – как и у моих братьев с сестрами. Я уже давно была подростком, но по-прежнему ходила в сад на заднем дворе и играла с младшими. У них там была горка, качели и домик для игр. Папа всегда возился в саду, перекладывал вещи, заливал бетон, делал дорожки, клал каменную брусчатку. Он говорил, что не хочет, чтобы его планам по переделке сада мешали. Еще бы. Его сад был кладбищем, и годами все мы, его дети, играли на могилах, не зная об этом. Меня дрожь берет, когда сейчас я думаю о том, что в одной из этих могил была и Хезер. Рядом с ней папа заставил Стива выкопать маленький прудик, и летом мама с папой сидели у этого прудика, отдыхали, слушали журчание маленького фонтана и наблюдали за рыбой.

После исчезновения Хезер поведение мамы и папы довольно заметно изменилось. Мама ушла в себя и гораздо меньше проявляла жестокость, хотя все еще злилась временами. Она больше ни разу меня не била, хотя я знаю, что с младшими детьми она по-прежнему позволяла себе рукоприкладство. Эта перемена совершенно точно должна была принести мне облегчение, и я, конечно, не жалела о том, что избиения прекратились, но это меня и беспокоило. Ее настроение часто было мрачным и тревожным – сейчас я думаю, что у нее тогда была довольно сильная депрессия. В каком-то смысле это ощущалось такой же угрозой, как и ее жестокость.

Однако самая большая перемена произошла у папы. Он стал более тихим и замкнутым. Временами он как будто действительно старался быть добрее и внимательнее к нам. Как будто он из-за чего-то потерял доверие к тому человеку, которым был раньше. Он все еще изредка пытался меня полапать, но делал это уже не с той уверенностью и настойчивостью, как раньше, и это притом что Хезер больше не могла приглядывать за мной, и я была гораздо более уязвима перед его напором.

Все тщательные попытки, которые предпринимали мама с папой, чтобы убедить нас (и некоторых соседей, которые порой интересовались) в том, что Хезер ушла из дома, были направлены на то, чтобы скрыть один-единственный факт: папа изнасиловал и жестоко убил ее, а мама знала об этом и, как выяснилось позже, могла даже принимать участие в убийстве.

Это была такая чудовищная ложь – обманом заставить нас поверить в то, что она все еще жива, хотя на самом деле ее тело похоронено в том самом саду, где мы играли. Но то, что мама с папой творили с нами, не могло идти ни в какое сравнение с тем, какие страдания выпали на долю Хезер. Я с трудом могу заставить себя поместить здесь следующий текст, но это единственный способ хоть как-то передать ужас случившегося и двуличную природу наших родителей. Когда папа наконец сознался в убийстве на допросе в полицейском участке Глостера, его слова записывались на пленку. Эта запись была заслушана на суде среди других допросов. Позже расшифровки этих записей были опубликованы. Вот что он говорил: