Любовь

Очередь в военкомат три раза огибала сам военкомат, и хвостик ее виднелся около метро. Ваня отстоял ее целиком, ни разу не пожаловался и ничем не выдал своего испуга. Разве что немного крепче, чем обычно, сжал руку любимой, когда в трамвае валидатор сообщил ему: билет пока что годен. Беатриче тоже держалась молодцом. Смеялась, рассказывала анекдоты про Бетховена (местами достаточно смешные), напевала «Марсельезу» и пару раз не удержалась от оппозиционных комментариев.

Дойдя наконец до двери, она страстно поцеловала Ваню в губы.

— Все будет хорошо, слышишь? У тебя зрение какое?

— Минус шесть.

— Отсрочка есть?

— Есть.

— Ну вот! — она довольно кивнула. — Значит, повестку вручили по ошибке. Придешь к ним, объяснишь — и они тебя отпустят с богом. Котик!

Беатриче хотела заключить любимого в объятья, но толпа ткнула Ваню в спину, и за поэтом хлопнули ворота.

Из-за двери с табличкой «Призывная комиссия» доносились стоны. «Бегемот, который боится прививок, — подумал Ваня, — не боится фронта. Почему? Потому что честь у бегемота больше, чем боязнь. Боязнь — это мелочность…» Снова стон.

Тверской военкомат радовал Ваню как социолога: фиолетовые волосы на одном прекрасно сочетались с радужным бельем другого. Жир тоже был распределен в соответствии с природой — так как не было в этом душном помещении двух призывников одинакового телосложения. Первым в очереди стоял толстый мальчик, года на два младше Вани. Он дышал складками на животе, как рыба-капля жабрами. Двое только прошедших медосмотр, наоборот, напоминали раздвоенного Аполлона Бельведерского; с тем, однако, существенным отличием, что матюгались.

Так, в одних трусах, окруженный товарищами по несчастью, поэт смиренно ждал. Он хотел было протереть очки, но осознал, что нечем. Решился попросить у толстяка, как вдруг заметил, что тот хнычет.

— Ну ты чего! — Ваня ткнул его в плечо. — Как тебя зовут?

— Ве-вениамин!

— Ваня.

Они пожали друг другу руки. Мягкая ладонь стекла по Ваниной руке на его колено. Ваня нервно отпрянул.

— А лет сколько?

— Девятнадцать!

— Учишься?

Вениамин разрыдался. Аполлоны в унисон загоготали. «Честь для бегемота предпочтительнее смерти», — подумал Ваня, намереваясь встать. Но его опередили. Длинный, как шпала, юноша поднялся со скамьи и храбро взглянул в глаза двум Аполлонам. Лицом, изборожденным пубертатными прыщами, он напоминал Отто фон Бисмарка.

— Проблемы?

Он сплюнул, и Ваня долго не мог отвлечься от прозрачного кружка слюны.

— Не, никаких проблем!

— Вот и хорошо.

Он сел обратно, кивнул Ване с Вениамином. «Не кончена Россия», — решил в это мгновение поэт.

— Как звать?

— Ваня. А это Веня.

— Андрей. Будем знакомы. — Андрей скрестил руки на груди. — Не бойся, Вениамин. Страх растравляет душу.

— Не хочу туда! Я хочу домой!

— Кто у тебя дома?

— Мама!

— Отец есть?

Веня кивнул.

— Ради них, значит, вернешься. Хватит хныкать. Будь мужчиной.

Андрей подошел к Вениамину и крепко его обнял. Мускулистая спина напряглась. В глаза Ване бросилась аккуратная наколка «Z» посередь лопаток.

— Следующий! Потравов!

Из раскрывшихся дверей вышел рослый мужчина лет сорока — борода его тряслась, щеки тоже.

— У меня же сколиоз. Сколиоз же у меня! Сколиоз…

Бледный, словно привидение, он исчез, а голос из-за двери с табличкой «Призывная комиссия» еще строже возвестил:

— Потравов!

Вениамина забила истерическая дрожь. Он стал качаться из стороны в сторону. Андрей нежно подхватил его под руку и препроводил на комиссию.

Дверь захлопнулась. Ваня оказался первым в очереди. «“…На озере Чад изысканный бродит жираф”, — почему-то вспомнил Ваня, — а я бегемот, целуюсь прям в рот. Милая, милая моя Беатриче. Что ты там, так и ждешь у входа?» Поэт достал из своего кирпичика одежды телефон. Бегая от одного врача к другому, признаваясь психологу в биполярных эпизодах, а офтальмологу — в ношении очков, он и думать забыл о возлюбленной. Стыд накрыл Ваню с головой, когда он увидел десяток непрочитанных сообщений.

Содержание их сводилось к тому, что Беатриче скучает, любит его неимоверно и что вообще все будет хорошо; последнее сообщение, однако, оказалось на поверку фотографией. Взглянув на нее, поэт тут же вырубил телефон. Но любопытство взяло вверх. Ваня снова краем глаза подсмотрел. На фотографии Беатриче стояла в новом кружевном белье, улыбаясь весьма соблазнительно, к тому же в такой позе, которая предполагала немедленного действия от Вани. Он собрался с мыслями и написал: «Рррр, моя красивая!» Подумал еще и добавил: «Я тебя хочу».

— Как ты, Ваня? — донесся до него голос Андрея. — Готов?

Ваня снова спрятал телефон, обернулся. Андрей улыбался.

— Ага.

— Не боишься?

Ваня помотал головой.

— Правильно, что не боишься, — кивнул Андрей. — Бояться можно, когда не за правое дело идешь воевать. А ты защищать Родину идешь. От нациков.

Телефон вздрогнул — новая фотография. Кружевной лифчик слетел с плеча возлюбленной.

«Нравится, мой милый?»

«Да, любимая».

«А знаешь, ты ведь почти не разглядел мои трусики…»