Любовь без поцелуев (СИ)

Тогда несколько дней меня шатало. Я как под наркозом был, только наоборот. Одна боль внутри. Сидел на уроке и пялился на парту, а на парте – всякие узорчики. Вот какой-то знак вокруг болтика нарисованный – это Макс рисовал, вот огонь от мелких трещинок идёт и превращается в цветок – тоже он. Вот выемка от содранной краски закрашенная – Макс её обвёл и превратил в птицу. Вот закладкой у меня в учебнике его картинка с городом, а вот листочек с нашей перепиской – ничего особенного. «Посмотрим телек сегодня после ужина – «Секретные материалы» – «те чё, такая фигня нравится?» – «Почему, интересная серия, просто не хочу там без тебя сидеть» – «ладно, я чипсов соображу!» Мы тогда пошли и смотрели: какие-то пришельцы, истина где-то рядом…

Макс был, как пришелец, – улетел к себе.

В столовой я ел, а что ел – не понимал. Мне тогда пенопласта покроши – я бы всё сожрал. А вот печенка. А Макс её не ел. А вот рожки – в них он всегда соевый соус лил или кетчуп и всегда спиралью.

Хуже всего было после отбоя. Я лежал, смотрел в окно и думал о том, что его комната стоит пустая, там темно и холодно. Оттуда исчезли его вещи и его запах смыли, как будто и не было. Чтобы хоть немного спать, я пил димедрол и по утрам был никакущий.

Но я не лежал и сопли не жевал. Ходил, по-прежнему, качаться. Учился как-то кое-как. Пизды вломил до конца четверти, по-моему, всем – за весь следующий год, авансом. В карцер загремел. Сидел там и вспоминал, как тогда Макс ко мне пришёл, как он меня обнял, а я его в ответ. Я его, наверное, уже тогда любил, а хотя, хуй знает, как это происходит.

Четверть закончилась. Все разъехались, осталось человек тридцать. Рэй остался, опять его бабка в какой-то больнице. Да ему-то что, гитара тут и ничего человеку больше не надо. Везёт.

На Новый год остаются те дежурить, кого дома никто не ждёт, – платят больше. Ну, там, для мелких всякая «ёлочказажгись», для тех, кто постарше – пиздёж президента по ТВ, «шампунь» и водка. Президент рассказывал, что всё было хуёво, но дальше будет легче. Ну-ну. Некстати вспомнилось, что Макс говорил – про десять лет и президента. Ну-ну. Взять бы машину времени и посмотреть, кто нас с две тысячи четырнадцатым поздравлять будет и чего обещать, кто будет вместо Пугачёвой и «Иронии судьбы». Меня, конечно, за «взрослый стол» позвали. Я посидел немного. Знаю, щас эти дуры нажрутся до того градуса, когда кто-нибудь решит, что я не такой уж и страшный, и полезет. Не, нахер. Я взял гранёный стакан, налил туда шампанского, опрокинул стопку водки и вышел на улицу, ещё одну бутылку взял с собой.

Небо было тёмным, холодным. С него мелкий такой снег летел, даже не снег, а просто иней. Я в одной рубашке был, тоже белой (ну, праздник же, а чёрную выигранную я где-то проебал), стоял, смотрел. Вроде на Новый год под бой курантов полагается желания загадывать, только вот не верю я в это нифига, не сбывается. Это как в детстве, когда Вадя у Деда Мороза просил велик, а ему всякой хуйни для школы надарили, он потом месяц рыдал, обманувшись в лучших чувствах. «И какой тогда смысл хорошо себя вести?» – спросил он. «Ну, я же говорил – никакого», – объяснил я ему в сотый раз. И мы курили втихаря, и сбегали с уроков класть копейки на рельсы, и подбрасывали снежки в рваных пакетах в портфели одноклассницам – снежки таяли и всё содержимое превращалось в мусор. А летом я угнал у какого-то лоха велик, мы прятали его между гаражами и катались там, где никто не видит, а потом его кто-то спиздил из тайника, но всё равно мы почти полтора месяца им пользовались и убили в хлам.

Я стоял и смотрел куда-то в темноту. В этом году у меня было желание. Действительно желание, не то, что можешь сам получить, а то, что либо сбудется… либо, скорее всего, не сбудется. Я хотел увидеть Макса. Не через десять лет. Не хуй пойми, где и когда. Я хотел увидеть его в следующем году. Я и загадал это в тишине, на холоде, пока шампанское пил прямо из горла. Потом ёбнул бутылку со всей дури об стенку и пошёл спать. И всё повторял, как придурок: «С Новым годом, Макс, с Новым годом», хорошо, никто не слышал.