Любовь без поцелуев (СИ)

Он бесил меня своими постоянными подъёбками, обижался на всякую ерунду. Он помог мне с тупой подставой с ножиком, а я ходил и следил, чтобы с ним ничего не случилось, и почти не уследил. Я наставил ему кучу синяков, разбил ему лицо, я носил его на руках по лестнице.

Он уехал. Ещё глоток, сейчас стошнит, какая гадость – водка на голодный желудок.

Он был моим первым, по-настоящему первым. То, что было до этого, не считается. Я целовался с ним, я занимался с ним сексом. Я спал возле его кровати. Я его любил.

А теперь он уехал.

Бутылку бросил под кровать. Нафиг всё. Как же больно, как будто, и вправду, сейчас кровь горлом пойдёт, ну и пусть, и пусть я сдохну, как мать хотела, всем легче будет! И мне тоже.

Закатав рукав, я вцепился в запястье – раз, другой, прокусывая давно зарубцевавшуюся кожу, пытаясь прокусить старые шрамы до крови.

Он уехал.

Он навсегда уехал.

Конец первой части

====== 30. Старый новый год. Стас ======

– Так, тихо-тихо! Не уроните её… Блин, ну куда! Комнин, ну, а ты чего сидишь, как король на именинах! Давай помогай или чеши на урок обратно!

– Ага, сейчас, шнурки поглажу! – я продолжал сидеть на спинке кресла, с удовольствием наблюдая, как ликвидируют ёлку.

Сегодня тринадцатое. Старый Новый год, один из ебанутейших праздников в мире. Хуже только первое апреля. День дурака. Мой день рождения, бля. Стукнет мне восемнадцать – поменяю дату рождения, нахуй. На двадцать девятое февраля, к примеру.

Сегодня из актового зала убирают ёлку, и в связи с этим весь одиннадцатый класс свалил с уроков – пацаны, типа, помогать, девки так: «А чё мы тут будем одни сидеть, как дуры». Ёлка высокая – метра четыре, а то и пять, корявая, лысая. Там, где большие проплешины, на ствол были набиты ветки отдельно, они высохли самыми первыми и теперь торчат голые, остальные осыпаются только так. Поэтому я под ёлку не суюсь, выковыривай эти иголки потом отовсюду!

– Осторожней, осторожней! – Татьяна Павловна металась там, размахивая руками. Ёлка, чтоб стояла ровнее, была сверху привязана к потолку – за вбитые крюки – и к стенам. Если её сразу отвязать – ёбнется и иголки по всему залу разлетятся… Хотя мне-то пофиг, но смотреть, как они бегают, прямо противно.

– Чё осторожней, – я достал из кармана лазерную фигулю, посветил красной точкой через зал на ёлку туда-сюда, чтоб ошмётки мишуры заблестели, потом перевёл на стену, – потом вон там и вон там отвяжите так, чтоб она на бок завалилась, а потом от ствола остальные отвяжите. И тащите её нахер!

– Так иди и помоги!

– Не, – я поудобнее уселся и засветил красной точкой нашей заучихе в глаза, – я руковожу.

В последнее время меня совсем несло. Как на льдине или там не знаю, как с парашутом в торнадо попал, – лечу, лечу… и похуй. Всё казалось бесцветным, никчёмным – вот, как эта ёлка. И вкус, как от горелой бумаги во рту, как когда бычки потрошишь, крошки табака выковыриваешь и сам самодельную сигарету делаешь, – мы так в детстве с пацанами поступали. И так всё время, а ведь я курить бросаю. Паршиво.

Как я тогда не сдох – непонятно. Не думал, что больно так бывает, чтоб на вид всё, как было, а внутри как будто изодрано всё. Как будто из меня Чужой вылез, только я жив остался, хожу, дышу, говорю… Хоть и не хотелось ничего. Даже от еды блевать тянуло.

Я о Максе даже думать боялся. Я – боялся. Потому что иногда получалось – ходишь и как будто ничего не было, ничего не изменилось, всё, как раньше, как всегда. А потом – раз, как в ледяную воду с головой, как удар поддых – уехал. Уехал. Нету и не будет больше.

Это было уже сто раз, люди приходили, уходили, исчезали где-то за горизонтом. Как кометы в Солнечной системе. Пришли-ушли. По некоторым я скучал. По Ваде, по Андрюхе, по Сергею Александровичу. На других было вообще ровно. А Макс уехал и я чуть не сдох. Вот реально – лежал тогда и всё, солнце погасло, кислород из воздуха исчез, клетки делиться перестали… Случись атомный взрыв, мне и то хуже бы не стало. Ну, это, конечно, не во мне дело, не я изменился с тех пор. Дело в Максе. Я в него влюбился, такая вот хуйня.

Это даже звучит тупо. Любовь. Слово-то какое замусоленное. Тут тебе и фильмы с сериалами тупые, и всякая там хуйня с сердечками… Про всё говорят: «Я люблю». Так и про еду можно сказать, и про фильмы, и про одежду. Про Макса хотелось сказать по-другому, но я других слов не знаю, надо было, наверное, самому для лит-ры сочинения писать и читать всю эту муть, которую нам преподают. Хотя что толку? Даже если бы знал, я бы всё равно ничего ему не сказал. Потому что я не дурак, кое-что понимаю. Максу это всё нахуй не нужно. Ни любовь, ни что-то там. Ни я сам. Если бы всё было там, а не здесь, он бы в мою сторону и не глянул, это стопроцентно. Ни рожи ни кожи, только подлость одна… Ни такта, ни интеллекта, нихуя вообще. На Игоря, может, и посмотрел бы. А на меня – нет. Ну и вообще, иногда лучше жевать, чем говорить, всё равно ничего бы не поменялось. Он уехал. Уехал к себе, куда хотел. А я не сдох, ну, не сдох – и ладно.