Любовь без поцелуев (СИ)

…Анникова никак не выходила у меня из головы. Я делал вид, что мне плевать, что меня это не касается, а сам не мог остановить в голове навязчивую карусель. Лишиться конечности… Ноги, руки – неважно. Потерять глаз. Не смертельно, но как после с этим жить? Я смотрел на себя в зеркало, пытаясь представить – вот я, Макс Веригин, семнадцати лет, такой сильный, такой красивый – и вдруг стану калекой. Уже не смогу бегать, прыгать, отжигать на танцполе, ловить на себе восхищённые взгляды. Кто захочет трахаться с калекой? Извращенец какой-нибудь только. Как бы я жил, лишившись всего этого? Уговаривать себя, что люди живут и даже бывают счастливы, не помогало. Да, я видел – есть люди, которые продолжают жить, даже спортсмены такие есть. Но мне это казалось чем-то таким – хорошей миной при плохой игре, напускной весёлостью, встречей а-ля «Кому за…» с распеванием хитов сорокалетней давности, слабым чаем и домашней выпечкой. Я же…

И я просыпался по ночам, разглядывая своё тело и выдыхая от облегчения – со мной всё в порядке! Я по-прежнему здоров, красив, сексуален! Мне не нужны костыли или протезы, или ещё что похуже. А Анникова – она ушла, потому что есть одна правда. Её скрывают, говоря, что все люди индивидуальны и уникальны, что каждая жизнь – это чудо и бла-бла-бла… Но правда в том, что любят красивых. Сильных. Богатых. Это только в детской сказке принц выбирает замызганную чумичку, а принцесса – Иванушку-дурачка. На самом деле всё наоборот. Принцу достаётся принцесса, а дурачку – чумичка. Таково положение дел. Выгляди я, как чмо, кому бы я был нужен? Слился бы с толпой толстых или прыщавых педиков, что в клубах тихарятся по углам, подкарауливая кого-нибудь достаточно пьяного, чтобы не сразу их послал. Сидели бы на мне так хорошо мои шмотки, будь у меня кривые ноги или горб? Нет, конечно. Мне повезло. Повезло с генетикой – я унаследовал высокий рост матери, в меру маскулинное телосложение, тонкие черты лица, отсутствие всяких мерзких болячек. Мой отец богатый человек, я могу позволить себе следить за собой, правильно питаться, хорошо одеваться. Я – вершина пищевой цепи. И если бы болезнь или травма лишили меня этого, я… Я не знаю. Мысль о самоубийстве пугала – а если ТАМ вообще ничего? Но жить, допустим, без ноги – к чему такая жизнь? Чего бы ты ни добился, всё равно, ты всегда будешь калекой. Будешь вызывать не восторг и желание, а жалость и сочувствие.

Поэтому, что бы там ни говорил Спирит, я в чём-то понимал Анникову. Больше всего меня пугало то, что это случилось так внезапно. «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!» – вспоминалось мне. Настя была… Ну, как сказать… Не тем человеком, который должен умереть. Понятное дело, что и в моём возрасте люди умирают. Но как можно поверить, что цветущая, амбициозная девушка, строящая на жизнь обширные планы, любившая жизнь во всех её проявлениях, мертва? Я иногда ненавидел Спирита за то, что он нам это сказал. Лучше бы я не знал, лучше бы думал, что она уехала куда-то.

Мысли кружились бестолково, как обрывки пакетов на ветру. Я думал о физруке. Отец сказал, что тот повесился. Но почему-то я был уверен, что его убил Стас. Вот мне так казалось – и всё. Отец не рассказал мне подробностей, просто сообщил – нашли в петле. Обычное дело. И всё же… И, честно говоря, мне бы хотелось, чтобы Стас его убил. Меня до сих пор передёргивало, когда я вспоминал физрука, и в душе поднималось что-то едкое от того, что я, по сути, ничего сам не мог с ним сделать. Возможно, именно ещё и поэтому я никому об этом, даже Спириту, толком не рассказывал. Потому что ощущение собственной беспомощности отвратительно. Иногда я представлял себе, что беру пистолет и стреляю в него, но знал, что не в состоянии убить или покалечить человека. Наверное, потому что я слабак. Я часто слышал в свой адрес, что я – не совсем мужчина, потому что настоящий мужчина должен уметь с оружием в руках защитить свою Родину, детей и женщину. Но я плохо представляю себя роли такого вот защитника. То есть, думаю, в минуту опасности, если у меня будет нож или пистолет, сработает инстинкт, но вот так взять и убить… Но я совсем не против, если кто-то сделает это за меня. Павлюк был мразью, и я рад, что он умер. Тем более, если не сам.

Нестерпимо захотелось есть, но я отлично знал, что, стоит чему-нибудь попасть в желудок, как меня опять вывернет. Вместо этого я, пошатываясь, встал и пошёл на кухню за водичкой, а потом на поиски Спирита. Тот сидел у себя в комнате в позе лотоса, заткнув уши плеером, и что-то рисовал в большом блокноте.

– О, – он вытащил наушники, – кто очнулся! Как тебе планета Земля?

– Плоооохо, – я придерживался за стенку, – качается.

– Топай в душ. С тобой рядом находиться противно!

Это верно. Чувствовал я себя, мягко говоря… Несвежим. Судя по моим ощущениям, я провёл больше суток, не снимая одежды, не говоря уже о том, что во время похмелья я весь покрываюсь холодным потом. К тому же, горячий душ – отличное средство вернуть себя к жизни.