Любовь без поцелуев (СИ)

Физру у нас так никто и не вёл. Всё расписание перекрутили и теперь в спортзал загоняли по несколько классов. Иногда меня или ещё кого из одиннадцатикласников просили провести у них типа урок. Психологиня заполняла журнал, а я заставлял их отжиматься и подтягиваться – нихуя не умеют, слабаки.

Таракан пообещал, что я могу с первого мая и до самых экзаменов шляться, где хочу, если двадцать третьего, когда припрётся очередная комиссия, всё будет тихо-спокойно. У меня были кое-какие идеи, но я отложил их – свобода в мае мне дороже.

О своих планах я никому особо не говорил. Впрочем, Игорю всё было похуй, у него уже началась весна. Скажи я ему, что вот на днях собираюсь истребить всё человечество, он бы только головой покивал. Вовчик жаловался, что Рэй чуть ли не в обнимку с гитарой спит. Вернувшись с похорон, Рэй заявил, что знает, чем займётся в жизни. Он станет рок-музыкантом. Ну, охуеть, какие все вокруг богемные! Один – писатель, другой – музыкант, третий – спортсмен, теперь ещё Банни остаётся стать балериной или собраться на какую-нибудь тухлую «Фабрику звёзд». Один я, как дебил.

В связи со своим решением Рэй чётко и далеко послал нашу медсестру, которая в очередной раз собиралась в профилактике вшивости оставить у нас на башке несколько миллиметров волос. Подумав, я присоединился к нему – Максу, насколько я помню, короткие волосы не особо нравились. Нет, я, конечно, не собираюсь отращивать патлы, как у его чокнутого друга, но сверкать своими шрамами на скальпе тоже не хочу. Надо выглядеть цивильно и говорить тоже. Меньше мата, больше длинных слов.

Февраль (наконец-то) подошёл к концу. Весна теперь видна была отчётливо – солнце светило по-другому, снег там, где он особенно запачкался, подтаивал. Я продолжал жить, как раньше, и ничего не менялось – всё та же унылая столовка, всё те же уроки, всё тот же спортзал (туда откуда-то привезли старую боксёрскую грушу, набитую песком, который слегка просыпался, если по ней как следует врезать, и теперь с собой я таскал бинты – обычные, медицинские, в медпункте взял, чтобы руки заматывать, и веник с совком), фонарь за окном, когда я просыпался посреди ночи и смотрел в потолок. Как и всегда, в это время на меня порой находило – прямо в голове темнело, так хотелось на кого-нибудь броситься и забить до смерти, но, блин, особого повода никто не давал, даже придурок Танкист, меня видя, прятался. Но я даже особо не оглядывался. Я ждал мая, дня, когда выйду за ворота и отправлюсь искать Макса.

Но человек предполагает, а потом всё идёт не так и нахуй. Настал март, снег превратился в грязь. Игорь цвёл, как та черёмуха у забора, – Анька дала от ворот поворот своему парню из армии. Он даже в нашу компанию пробовал её затаскивать, но она у нас не приживалась – из-за непробиваемой уверенности, что она королева, а мы все быдло, и как это «её» Игорь (её! Нормально, да? С хуя ли он её?) дружит с таким сборищем недалёких гопников. Особенно бесила манера начать трепаться про что-нибудь непонятное (обычно про какие-то книжки) и всем давать понять, что это не для наших мозгов. Ладно, я молчал, мне похуй, Вовчик в принципе считал, что все бабы дуры, Рэй смотрел куда-то в свой мир, а вот с Банни они постоянно цапались, причём на ровном месте. Если Аня говорила «собака», Банни отвечала «кошка». Твою мать, с Максом и трети таких проблем не было, к тому же, Максу и двинуть можно было для профилактики, а этой… Короче, пиздец.

Я выходил на улицу, чувствуя, как пахнет тающим снегом, и считал дни до мая. Зря.

Тридцатого марта в обед меня позвали к телефону. Я велел сберечь свои котлеты с рисом под страхом побоев и репрессий и потащился в кабинет директора, на ходу обдумывая, какого хрена происходит. Единственной логичной мыслью была идея, что кто-то, может даже все, из моей семьи внезапно померли (после того, как Рэй вернулся с похорон, я часто об этом думал) и я теперь круглый сирота.

В кабинете у директора всё было по-прежнему, только какой-то лекарственный мерзкий запах появился. Я взял трубку.

– Алло.

– Привет, Стас, это я.

И как бы телефон ни коверкал голос, я его узнал – и голос, и интонации, и даже, ну, не знаю, дыхание, наверно.

– Макс? А… Привет! – у меня аж язык отнялся, как от наркоза. – А… А ты что это вдруг?

– Да я это… Ну, слушай, у тебя же первого апреля день рождения?

– Ну, это… э… – у меня не только язык, у меня мозги отнялись! – Ну, вроде да.

– Слу-ушай, – там что-то зашуршало, как будто Макс говорил лёжа и перевернулся с живота на спину, – а как насчёт… Ну, знаешь... Если я к тебе приеду?

– Эээ... Сюда? – да я сегодня бью рекорды собственной тупости! Нет, бля, в Гондурас!

– Ну, да, знаешь… Утром… Чтобы, ну…

Кхм, почему-то мне кажется, что в этом разговоре я не один такой дебил?

– Ты бы хотел, там, поехать куда-нибудь, в центр, там, ещё куда?

– Конечно, – я вдруг почувствовал, что на ногах не стою, и ухватился за стол. – Конечно, приезжай! А… когда?

– Ну, наверное, первого утром, часов в десять-одиннадцать, ничего?