Любовь без поцелуев (СИ)

Сидеть на месте не получалось, да и что за радость? Я смотрел в окно – оно уже перестало покрываться льдом и теперь казалось чёрным, с желтоватым фонарным пятном. Я попытался разглядеть себя. Вот серьёзно, о чём я никогда не думал, так это о своей внешности, а сейчас пришлось. Всю жизнь слышал, что я урод, особенно когда постарше стал. Тогда мне башку разбили, так рожу так перекосило, что я, когда зубы чистил и брился, особо на себя старался не глядеть, хорошо, отпустило потом, только улыбка кривая осталась, ну да мне в рекламе «Колгейта» не сниматься. Но Макс, Макс говорил… Максу я вроде нравился.

Я потёр щёку. Надо побриться. Вот интересно, какого хрена мне чуть ли не с четырнадцати приходится бриться, да почти каждый день (а пропустишь пару раз, так мигом бородой зарастаешь, как викинг с картинки в учебнике истории), а вот Игорь с Рэем такой хернёй не страдают? Макс, помню, как-то сказал, что Игорь – еврей, может, поэтому? Да хрен его знает. Одно хорошо – Вовчик с нормальными станками, кремом, лосьоном и прочей хренотенью, иначе я бы давно облез, каждый день так шкуру шкрябать.

Макс, кстати, тоже редко брился и волос у него на теле почти не было. Как сейчас помню – кожа гладкая, такая чуть смугловатая… А, у него вроде в предках какие-то были азиаты, и тоже нихрена не росло ни на лице, нигде, хотя он почти на полгода старше меня…

Кстати, о предках: интересно, мы с отцом Макса пересечёмся? Помню, он на меня как-то странно смотрел – вряд ли его бы порадовало, что мы с Максом… Да и похуй.

Я давно уже понял, что кто бы что ни думал о нас с Максом, он это мнение пускай при себе оставит, иначе я его ему в глотку вобью до самой жопы.

Мысли как-то перескакивали с одного на другое. Я вспоминал, что Макс рассказывал про свою семью – он вроде без матери рос, кажется, она уехала – в США или в Израиль? Нет, в Израиль уезжали родственники Игоря. А сам Макс почему-то собирался в Англию, вроде он там учился когда-то. Ну да, он же рассказывал, как его прятали за городом, а потом сразу отправили в Англию. Странно, но вот когда такое слышишь, вспоминаешь, что Макс действительно из очень богатой семьи. А у меня мать – продавщица, отчим – водитель автобуса и сестра, которая и дома-то почти не бывала, всё в больницах. Я и не знал, что один человек может столько всем болеть и не помирать. Я-то в жизни ничем не болел, ну, может, пару раз, когда ухитрялся совсем несъедобной дряни нажраться, да когда пить учился, отходняк был страшный, и один раз кариес был (сложно найти что-то более мерзкое, чем бормашина), и то на молочном зубе. Мне военком так и сказал – вам, мол, молодой человек, в десант дорога, в наше время такое железное здоровье – большая редкость. Одно плохо – если порежусь, кровь потом идёт, хрен остановишь.

Сидеть на одном месте становилось невыносимо. Я покосился на Игоря – тот вроде уже развязался, зато одно из одеял натянул на голову. На его тумбочке лежала тетрадь – одна из тех, в которых он пишет. Я видел, как блестит зацепленная колпачком за обложку ручка в свете фонаря. Осторожно взяв тетрадку, я подошёл к окну и открыл её на первой странице. И что там наш будущий Пушкин или Достоевский пишет?

«Я никому сюда лезть не разрешал, а особенно тебе, Комнин!»

Вот ведь хер на палочке! За такое ему полагается склеить листы или ещё что-нибудь, но не сегодня. Взяв ручку и встав так, чтобы свет фонаря попадал на первый лист, я нацарапал «А я никогда не спрашивал» и пролистал дальше. Походу, это был художественный текст – я рассмотрел дефисы, которые ставят вроде перед прямой речью. И два имени. Алексей и Мария. Сколько я ни вспоминал, никого с такими именами не вспомнил. Наверно, Игорь их придумал. Рука уже потянулась написать пару слов из трёх букв, но потом, подумав, я закрыл тетрадку и положил обратно. В конце концов…

Мне сегодня семнадцать лет.

Семнадцать. Я крутил эту мысль в голове и так и эдак. Мне сегодня семнадцать. Не восемнадцать, конечно, и всё-таки… Всё-таки…

Мне вспомнился день, когда я провожал Макса. Как я считал секунды до его отъезда и мечтал, чтобы в последний момент всё сорвалось. А сейчас наоборот – я смотрел в окно, пытаясь уловить хоть небольшое просветление неба, и минуты еле ползли.

А если он не сможет? А если не приедет? Мало ли, что может случиться… Или он передумает...

Сидеть в тёмной комнате уже не было никаких сил и смысла, и я вышел.

В коридорах ещё темно, только аварийные лампы светили кое-где, было тихо. До подъёма ещё где-то час. Я спать не хотел совершенно. Однажды я стал выяснять, сколько могу не спать. Прошли сутки, потом ещё часов двенадцать, а потом меня начало… Не то, чтобы глючить, а я как «на измене» был. То вокруг все врагами казались. То я как-то своё тело отдельно от себя ощущал. То вообще переставал понимать, что вокруг происходит, всё незнакомым становилось. Я до койки дополз и тут же отрубился, и больше нахрен мне не сдались такие эксперименты.

– Ты… Ты чего это тут бродишь, а?