Любовь и бесчестье

— Вам совсем безразличен Донкастер-Холл, ваша милость? Верно? — спросил Эдмунд.

В голосе прозвучало недоумение и изумление, лишившие его язвительности.

Монтгомери поднял глаза от своих заметок и пристально посмотрел на собеседника.

— Верно, безразличен.

— Могу я спросить, почему, сэр?

Монтгомери усмехнулся:

— Нет, не можете.

— Это потому, что вы не имеете намерения оставаться в Шотландии, ваша милость?

Монтгомери так долго и пристально смотрел на Эдмунда, что тот понял намек, повернулся и вышел из винокурни.

— Кто имеет дело с кошками, не может избежать царапин, сэр, — послышался голос Рэлстона за его спиной.

Монтгомери повернулся посмотреть на своего мажордома, в котором заметил зарождение интереса к изготовлению воздушных шаров по тому, как тот буравил взглядом спину Эдмунда.

— Я так понимаю, Рэлстон, что вы не жалуете моего поверенного?

— Я не вижу в нем особых недостатков, сэр. Он мыслит, как и положено законнику. Если чего-то нельзя постичь, следует с этим смириться.

Монтгомери решил не говорить Рэлстону, что и сам изучал право и даже имел намерение практиковаться. Но жизнь внесла свои коррективы.

— У него наилучшие намерения, сэр, — сказал Рэлстон. — Но все его мысли о благополучии имения. Он не думает о людях.

Монтгомери сомневался в том, что Эдмунд думает именно так. С момента, когда он познакомился с поверенным, было очевидно: Эдмунд предан Донкастер-Холлу, да и ему тоже, но только потому, что он одиннадцатый лорд Фэрфакс-Донкастер. Он питал почтение к титулу, а не к личности.

Проклятие! Его внимание рассеялось. Монтгомери уставился на лежащие перед ним чертежи и мысленно проклинал поверенного.

— Я почти готов создать шар, Рэлстон, — сказал он, — и испытать воздушные потоки. Хотите сопровождать меня?

Рэлстон покачал головой.

— Все не так страшно, как кажется.

— Лучше быть трусом, чем трупом, сэр, — ответил Рэлстон, усмехаясь.

— Мне придется переубедить вас, — сказал Монтгомери, решив завершить сегодняшнюю работу.

— Конечно, вы можете попытаться, сэр, — ответил Рэлстон, стараясь попасть в ногу с ним, когда они покидали винокурню. — Предупредить вас, только справедливо, сэр. Упрямство в крови у шотландцев.

Монтгомери знал это слишком хорошо, будучи мужем упрямой шотландки. Однако тотчас же забыл обо всем, что собирался сказать, пораженный открывшимся перед ним зрелищем.

В Донкастер-Холле было сорок человек прислуги. Равное число мужчин и женщин. Большинство мужчин выстроились на газоне на склоне холма перед фасадом Донкастер-Холла, образовав три ряда. Во главе этого построения стояла его жена. Перед каждым из рядов находилось по ведру воды.

Вероника подняла руку, и первый из мужчин схватил ведро, передал его следующему в ряду, и так до тех пор, пока оно не дошло до последнего мужчины, опрокинувшего его на гору горящей соломы.

Должно быть, Вероника засекала время их действий, потому что, когда объявили победителя, мужчины в центральном ряду подняли руки, празднуя свою победу.

— Что она делает?

— Это пожарная команда, сэр, — ответил Рэлстон. — Леди Фэрфакс настояла на том, чтобы ее создали.

— Настояла? Почему?

— Прошу прощения, сэр, но такова была ее воля. Ребята здесь с полудня.

На Веронике было платье, которого он раньше не видел, — в зеленую полоску, и оно ему понравилось.

Монтгомери зашагал вверх по склону холма, направляясь к жене. Вероника увидела его приближение и обратилась с речью к своим людям:

— Вы все сделали очень хорошо. Запомните свои цвета, и попрактикуемся на следующей неделе.

— Цвета?

Она ему не ответила. Только обернулась посмотреть на него и принялась собирать ведра.

— Ты возвращаешься в Америку?

— Что?

— Почему ты бродишь каждую ночь? — спросила она.

— А что в этом дурного?

Вероника понизила голос:

— Почему последние две ночи ты не приходил ко мне?

Монтгомери хмуро смотрел на нее.

— Над чем ты там трудишься в винокурне?

Он не ответил, и тогда лицо Вероники отразило его выражение: она тоже нахмурилась.

— Я не стану отвечать ни на один твой вопрос, — заявила она, — пока ты не ответишь хотя бы на один мой.

С этими словами она подхватила ведра и удалилась, оставив ею стоять и смотреть ей вслед.

Вероника поднялась на второй этаж, надеясь, что не застанет Элспет в своей комнате. Она была гибельно близка к слезам и не хотела, чтобы кто-нибудь их видел. Она всегда старалась не показывать своих чувств, возможно, потому, что так остро ощущала чувства других.

Вероника вошла в пустую комнату и с облегчением закрыла за собой дверь.

Вытащив мешок из бюро, она села у окна на один из удобных стульев. Медленно вытащила зеркало и подняла его, держа коричневое стекло на некотором расстоянии от себя.

Все, что она в нем увидела, — это неясное отражение своего лица. Глаза ее казались слишком большими и испуганными.

Вероника услышала, как Элспет вошла в ее спальню. Это давало ей достаточно времени, чтобы успокоиться и собраться с силами. Но прежде чем она успела спрятать зеркало в мешок, Элспет заглянула в него.

— Что это, ваша милость?