Любовь и бессмертие

– О, мамочка, спасибо. – Катя блаженно улыбнулась и погладила рукой живот. – И Ваньке нравится. Ну давай, Саша.

Саша подала шар.

– Таак. Это Колизей… – начала Катя.

И Саша, и Андрей торопливо подбежали к Серёже, уселись перед ним на пол и привалились к нему спинками. Опираясь головой на одну руку, другой рукой Серёжа обнял Андрея, а лицом опустился к головке Саши. Малышка то и дело вскакивала на ножки – выслушав историю одного шедевра культуры, Саша спешила подать Кате новый шар. Максим и я наряжали ёлку.

Подавая последний шар, Саша удивилась:

– Катя, а тут не стлоение.

– А это Пьета́ Микеланджело. – Катя грустно посмотрела на роспись. – У меня не очень хорошо получилось. Это любимая скульптура мамы.

– Класиво. – Саша долго не выпускала шар из рук. Сама повесила его на ёлку и сказала: – Тётя любит.

Повесив гирлянду, Макс собрал пустые коробки и понёс их в кладовую, а детки вновь вернулись к Серёже. Серёжа спустил ногу с кресла и воскликнул:

– А теперь бегом к Насте, одеваться!

Детки замерли, глядя на него широко открытыми глазами.

– Серёжа, надо отлежаться.

– Маленькая, всё в порядке. – Он встал, оперся на ногу и чуть поморщился, прошёлся. – Видишь, даже не хромаю. Повязка тугая, надо ослабить или вовсе снять.

– Тугая, потому что отёк. Я размотаю повязку, а потом решим, всё в порядке или не всё.

Серёжа сел в кресло, я устроилась на полу перед ним и сняла бинт. Отёк не был большим, ткани оставались розовыми без кровоподтёков. Я водила кончиками пальцев по пятке, нащупывая очаг боли. С каким трепетом я бы прижалась губами к этой пятке, перецеловала каждый сантиметр ступни… Я подняла глаза. В его, сгустившихся зеленью, глазах томилось, рвалось наружу желание. Вновь опустив глаза, я обняла пятку ладонями и попросила:

– Катюша, вызови Стефана.

Стефан обклеил пятку кинезио тейпом и разрешил Серёже встать.

Мы с Катей полулежали в шезлонгах и смотрели, как Серёжа и малые, хохоча все втроём, поднимаются по ступенькам на вершину горки. Сашка сидела у Серёжи на плечах и в приступе смеха клонилась вперёд, буквально ложась отцу на голову. Андрей держался за руку Серёжи и, заливаясь смехом, присаживался на корточки не в силах идти дальше. Смех самого Серёжи долетал до нас даже сквозь многоголосицу отдыхающих москвичей. Их обходили, спеша наверх, оглядывались, улыбались. Дети так и вовсе останавливались, пока родители не утаскивали чад за собой.

– Завидую малым. – Катя скривилась в жалкой улыбке. – Сейчас бы скатиться с папой.

Я протянула руку, привлекая её к себе.

– Потерпи, детка, немного осталось. Родишь, съездим в Альпы, накатаешься. – Я прижалась к Катиному лбу губами.

– Мама! Ну куда я поеду, пока Ванька не подрастёт?

«Зачем же ты так непростительно поторопилась с замужеством? – вопросила я её мысленно. – Не насладившись ролью папиной дочки, зачем-то стала женой… а следом матерью».

Я вздрогнула, услышав:

– Мама, я дрянь!

– Боже мой! Катя! – Заглянув в её лицо, я увидела слёзы, Катя промокнула их варежками. – Почему такая оценка?

– Я уже неделю хочу поговорить и не решаюсь… и сержусь на тебя! Я… я вспоминала наши ссоры и поняла, что я… подожди, – она упёрлась ладошкой в моё плечо, пресекая порыв крепче обнять её, и воскликнула: – Мама! Мне не требуется адвокат! – Но не справилась с собой и всхлипнула.

– Катюша…

– Подожди, мама! … Я договорю! – Катя сделала над собой усилие, усмиряя слёзы. Вывернувшись из-под моей руки, сняла варежки и, достав из кармана куртки салфетку, высморкалась. Уставившись на комок салфетки, почти спокойно спросила:

– Помнишь, когда собаки умерли?

– Катя, мы неоднократно обсуждали то событие.

– Да. Только не всё. Это началось тогда. Ты не знаешь, а я уже через неделю успокоилась и могла спать сама. Но мне нравилось удерживать тебя, я хотела, чтобы ты была только моя, хотела, чтобы ты… – из её глаз вновь покатились слёзы, – мне так нравилось, что ты подчиняешься моему желанию и всё… и всех бросаешь ради меня. – Она опустила голос до шёпота и, зажав салфетку в кулачке, ударила кулачком по коленке, будто добивая себя, и призналась: – Мама, я страшно злилась, когда ты противилась моим капризам. Я использовала любую мелочь, любую твою оплошность, чтобы устроить скандал, мне нравилось… Нет! Мама, мне нравится видеть, как ты страдаешь!

Выждав, не скажет ли она ещё чего, я спросила:

– Это всё?

По-прежнему не глядя на меня, Катя кивнула.

– Ну, тогда возвращайся. Здесь не совсем удобно для объятий, – обхватывая её, проворчала я, – но уж как-нибудь.

– О, мама! – шмыгая носом, Катя опять положила голову на моё плечо.

– Моя любимая девочка. Ты не замёрзла? Чаю бы попить, и Макс где-то потерялся…

– Ты не волнуйся за Макса, он скоро приедет. Он поехал что-то из подарков прикупить, а в магазинах сейчас, сама знаешь… Ты ничего не скажешь?

– О чём?

– Мама! Ты знаешь, о чём!

– Детка, во всём, в чём ты призналась, нет ничего нового.

– Ты знаешь?! – Она опять высвободилась из моих объятий и уставилась на меня.